Будучи в монастыре, Филарет не оставлял надежд на возвращение в мир. Через странников богомольцев он знал об успехах самозванца и уже в начале февраля 1605 г. грозил посохом своим тюремщикам-монахам и говорил им: «…увидят они, каков он вперед будет». Филарет перестал жить «по монастырскому чину», часто смеялся «неведомо чему» и постоянно говорил «про мирское житье, про птицы ловчие и про собаки, как он в миру жил»[144]
По словам архиепископа Арсения, самозванец будто бы намеревался вернуть Федора Романова в Боярскую думу. Через греков Игнатия и Арсения и «синод» он якобы передал Филарету необычное предложение: сложить с себя монашескую одежду, одетую на него силой, вернуться в мир и принять жену.[145]
Рассказ Арсения, составленный после воцарения Михаила Романова, имел очевидной целью прославить подвиг отца-царя Филарета, вернувшегося из польского плена в самый год окончания Арсением его мемуаров.
Рассказав об отказе Филарета вернуться в мир, Арсений без всякой паузы замечает, что царь и патриарх снова пригласили Романова и посвятили его в сан ростовского митрополита. Однако известно, что Филарет получил сан митрополита лишь в мае 1606 г.[146]
Опала царя Бориса сокрушила Романовых и отняла у них надежду занять трон. Из старших Романовых уцелел, кроме Филарета, один Иван Никитич. Самозванец пожаловал ему боярство. Но в думе он занял одно из последних мест.
Отношение Отрепьева к своим прежним господам ничем не отличалось от его отношения к другим опальным. Находясь в Туле, он приказал вернуть из ссылки всех Головиных. Казначей Петр Головин кончил дни в тюрьме в правление Бориса. Его сына В. П. Головина держали на воеводстве в Сибири, а затем в Уржуме.[147]
Лжедмитрий вызвал В. П. Головина из Уржума и пожаловал в окольничие вместе с его братом И. П. Головиным.[148] Чин окольничего получил опальный дьяк В. Я. Щелкалов.[149]
Изгнав из Боярской думы многочисленный клан Годуновых и разгромив бояр Шуйских, пополнив думу путивльскими боярами и опальной знатью Бориса Годунова, Лжедмитрий добился того, что дума санкционировала его коронацию.
Отрепьев отложил акт коронации до того времени, как в Москву прибыла вдова Грозного Марфа Нагая. Расчет самозванца был безошибочным. Признание со стороны мнимой матери должно было заставить хотя бы на время смолкнуть голоса противников «вора».
Сохранилось предание, что из Москвы Лжедмитрий «наперед» послал на Белоозеро в монастырь к Нагой «постельничего своего Семена Шапкина, штоб его назвала сыном своим царевичем Дмитрием… да и грозить ей велел: не скажет и быть ей убитой».[150] Никто не знает о чем говорили между собой опальная вдова Грозного и ее родственник Шапкин. «Тово же убо не ведяше никто же, — писал автор «Нового летописца», — яко страха ли ради смертново, или для своего хотения назва себе ево Гришку прямым сыном своим, царевичем Дмитрием».[151]
Шапкин едва ли имел нужду в том, чтобы прибегать к страшным угрозам. Обещания неслыханных милостей всему роду Нагих подействовали на вдову сильнее любых угроз.[152]
В середине июля Марфу Нагую привезли в село Тайнинское. Отрепьев отправил навстречу к ней племянника опальных Шуйских княза Михаила Скопина, чтобы отвести подозрения насчет сговора. 17 июля Лжедмитрий выехал в Тайнинское под охраной отряда польских наемников.[153] Его сопровождали бояре. Местом встречи стало поле у села Тайнинского. Устроители комедии позаботились о том, чтобы заблаговременно собрать многочисленную толпу народа. Вдова Грозного и беглый монах в слезах обняли друг друга.
Простой народ, наблюдавший сцену издали, был тронут зрелищем и выражал свое сочувствие громкими криками и слезами. После пятнадцатиминутной беседы Нагая села в карету и не спеша двинулась в путь. Карету окружала огромная свита. Сам «царь» шел некоторое время подле кареты пешком, с непокрытой головой. Дело было в сумерках, и всей компании пришлось остановиться на ночлег в предместьях столицы.[154]
18 июля Марфа Нагая прибыла в Москву. Отрепьев ехал верхом подле кареты. Праздничная толпа заполнила Красную площадь. По всему городу звонили колокола. Отслужив службу в Успенском соборе, мать с «сыном» роздали толпе щедрую милость и скрылись во дворце.