Особенно тяжкая была ситуация в потребляющих районах России, включая крупные города, которые теперь мы называем университетскими центрами (Москва, Петроград, Томск, Казань, Екатеринбург, Таганрог, Новочеркасск, Харьков). Бешеная инфляция сочеталась с отсутствием продуктов и товаров.
В Москве за годы 1-й Мировой и гражданской войны цены на соль выросли в 125 тыс. раз, сахар – в 28 тыс. раз, картофель – в 21 тыс. раз, пшено – в 15 тыс. раз. В Петрограде в 1918 г. рыночные цены были выше, чем в Симбирске, в 15 раз, чем в Саратове – в 24 раза [Подлинная история РСДРП., 2010, с. 335].
Национализация предприятий предотвратила дальнейшее их закрытие и, казалось бы, создала условия для обеспечения полной занятости работников. Однако введенное на предприятиях принудительное регулирование заработной платы, которая в то время была ниже прожиточного минимума, привело к значительному падению производительности труда.
К апрелю 1918 г. было зарегистрировано уже 344 тыс. безработных, 33% из них составляли квалифицированные рабочие. Примерно столько же могли быть неучтены из-за отсутствия на местах органов трудоустройства.
Годы гражданской войны характеризуются чрезвычайной экономической бедности государства. «Искусство, литература, наука, все изящное и утонченное, все, что мы зовем "цивилизацией", было вовлечено в эту стихийную катастрофу» – пишет Г. Уэллс. Большинство населения страны в этих экстремальных условиях столкнулось с проблемой выживания. На грани жизни и смерти оказались и интеллигенция, включая ученых и преподавателей вузов.
Снабжение населения в городах осуществлялось по карточкам на основе классового принципа. Высшую норму получали рабочие. Естественно, что преподаватели вузов, «гнилая интеллигенция», к категории рабочих не могли быть отнесены, и продовольственная норма была для них значительно ниже. Введенный затем «спецпаёк»: красноармейский; совнаркомовский – для «ответственных» работников; «академический» паек, который был в 1,5-2 раза больше пайка рабочего с индустриального предприятия – для весьма ограниченного круга ученых, «пригретых» властями). А «обычным» преподавателям вузов спецпаек был не положен.
Обычные карточные нормы обеспечивали от 30 % до 50 % необходимых для выживания продуктов. Остальное приобреталось у «мешочников», доставлявших продукты из плодородных районов, нередко пересекая линию фронта. Широкое распространение получил натуральный безденежный обмен. В гости идут, взяв в качестве подарка хозяевам хоть немного еды, пару поленьев дров. Распространились заболевания, возникали эпидемии: тиф, холера. Нет мыла, редко работают бани. Учебные заведения не отапливаются.
Для науки, искусства, литературы, высшего образования страны катастрофа 1917-1918 г. оказалась совершенно гибельной. «Покупать книги и картины больше некому; ученый получает жалованье в совершенно обесцененных рублях. Новый, незрелый еще общественным строй, ведущий борьбу с грабежами, убийствами, с дикой разрухой, не нуждается в ученых; он забыл о них. […] Поэтому научным работникам, жизненно необходимым каждой цивилизованной стране, приходится терпеть сейчас невероятную нужду и лишения» [Уэллс, 1964].
В 1918 г. в 308 научных учреждениях Советской России, по разным данным, было от 7326 [Волков, 1999., табл. 4] до 12,5 тыс. [Изменения социальной. , 1976, с. 292-293] научных работников, значительная часть которых к 1920 г. сосредоточились, основном, в столицах – Петрограде и Москве. Они, как пишет Г. Уэллс, оказались не нужны молодому Советскому государству.
Только в самом конце 1919 г., когда многие преподаватели вузов уже умерли от голода и холода, советское правительство ввело для профессоров и доцентов продовольственные пайки, которые были достаточны, чтобы они и члены их семей не голодали.
Однако ситуация все еще оставалась чрезвычайно тяжелой. Г. Уэллс пишет: «Во время нашего пребывания в Петрограде (в сентябре 1920 г. – уточнение наше, С.Д.) введен бесплатный проезд (в трамвае – С.Д.). В прошлом году температура во многих жилых домах была ниже нуля, водопровод замерз, канализация не работала. Люди ютились в еле освещенных комнатах и поддерживали себя только чаем и беседой» [Уэллс, 1964].