Стало быть, не следует думать, что в эту эпоху существовали обширные круги изолированных друг от друга культур, но скорее бесчисленные взаимные проникновения. То же самое наблюдается в афинской цивилизации: здесь имел место синкретизм пеласгов, ионийцев и фракцийцев (мать Сократа была фракийка). В греческой земле было найдено лишь немного черепов, аналогичных по типу формы головы Венере Милосской. Стало быть, важно четко различать в связи с этим лингвистические критерии от антропологических. Скифы остаются на этом фоне великой загадкой. Вероятно, они иранцы. Нам не хватает раскопок в Южной России, по берегам Каспийского моря, к юго-западу от Аральского моря. Найдено много тысяч курганов в низовьях Аму-Дарьи. Вспомним вслед за Хантингтоном, что географическая карта Центральной Азии много раз менялась.
Следует также принимать в расчет техноморфологию: именно вследствие воздействия человека на окружающую среду люди из этих регионов могли и должны были хлынуть во всех направлениях и выйти за пределы. Но степной народ сохранил свои связи с Западной Европой. Прибавим к сказанному, что лошадь одомашнена после осла - это доказывают шумерские могилы в Нингирсу и т. д. Хетты были знакомы с использованием лошади, так как от них до нас дошел учебник по верховой езде. Повозка с дышлом и повозка с четырьмя колесами, по-видимому, кельтские изобретения. Итак, следует сгруппировать проблемы иначе, чем это было сделано, и ввести данные техноморфологии, принимая во внимание прямое сходство, которое нам представляют словарный состав, в частности, религиозных и юридических терминов кельтов, хеттов, индо-иранцев и германцев.
ИСТОРИЧЕСКИЕ СВЯЗИ МЕЖДУ
ИНДИЙСКОЙ И ЗАПАДНОЙ МИСТИКОЙ
(1928)1
Вполне обычно противопоставлять индийскую мистику, преимущественно буддийскую, более широко известную, чем брахманистская, мистике западной, греческой (говорить о мистике латинской невозможно) и христианской. Считается, что между ними нет никаких связей. Никто не только не говорит об исторической связи, но более того, эти две системы представляются глубоко различными. Греческая мистика ищет единения с Богом трансцендентальным, но обладающим ощутимым бытием. Мистика христианская исходит из молитвы, из восхождения души к Богу с тем, чтобы достичь впоследствии, более или менее еретически, единства с богом. В том и другом случае энозис к Богу (evcom<; тй 0еф - "соединение с Богом") наполнен смыслом, позитивным и психологическим содержанием. Другая, буддийская мистика, более древняя по времени, представляется до странности позитивной, но в пренебрежительном смысле слова, будничном и почти негативном: она стремится к достижению пустоты, к разрушению того целого, которое и есть сама наша душа. Массон-Урсель со знанием дела не раз развивал эту тему2.
N.B. Он, безусловно, допускает непозволительную натяжку, принимая в качестве типичной для Индии мистической традиции лишь одну из многих, а именно мистику буддийскую, а внутри нее выбирая традицию самую слабую в философском смысле, традицию Хинаяны, малой колесницы. Так действуют по соображениям чисто текстуального приоритета: самым древним документированным свидетельством является в результате Маджхима Никая, трактат этой школы.
И в равной степени верно, что Упанишады йоги или даже просто мистические Упанишады, в частности, относящиеся к Атхарваведе, не известны нам как подлинные предшественники. Но с противоречиями в датировке рукописей ничего не поделаешь, особенно в стране со столь обширной и давней системой устной (и, несомненно, рукописной)
1 Выдержка из Jubile Alfred Loisy. Congres dhistoire du christianisme 3, Riedor, Paris.
2 Philosophie comparee, 1923, p. 186, p. 187. Journal de psychologie 1926, p. 863 и далее. 344
передачи традиции и истории традиции. Скорее, стоит даже без буквальных доказательств, но не без доказательств литературных и философских, следовать классическим путем описания истории идей в Индии: принято выводить буддизм из Упанишад или из подобной традиции и даже, судя по самим буддийским текстам, если не из Веданты, то, по крайней мере, более узко из традиции санкхья, с которой спорил Будда, почти поименно со всеми ее представителями, в буддийском каноне.
Прибавим, что по многим причинам мы с давних пор принимаем и все более верим в навязчивые утверждения старых историков индийской философии, Гаф и Якобе, замечательных знатоков Упанишад. Они видели в Упанишадах философию, которую арии нашли в Индии уже в законченном виде. В самом деле, требуется ловкость, чтобы вывести Упанишады из Веды. Гимны 1, 164 и десятая мандала Ригведы либо современны Упанишадам, либо даже более поздние и по стилю, и по языку. Панини говорил "Nava proktavi brahmanani" [Пусть новое будет тобой названо брахманами]. Брахманы формировались еще в его время (III в. до Р. X.). Но, по нашему мнению, их всегда создавали по необходимости, чтобы приспособить неарийскую Индию к Брахманизму. Эти мистические теории являются, на наш взгляд, местными индийскими и не происходящими из Вед. Это значит, что их древность отодвигается, и это подчеркивает их инородность. Возможно даже, что порядок событий противоположен порядку их фиксации. Одной из более поздних документированных мистических тем является миф об отправке души к солнцу. Ведь он нам представляется слишком образной, слишком интеллектуальной формой мистики, шаманизма, чтобы служить предметом рассмотрения для востоковеда, этнографа, социолога. Этот миф встречался только в Упанишадах йоги и в более древних, чем Атхарваведа, в то же время именно из него приходится делать другие выводы. Именно из него можно образовать, в частности, фундаментальную формулу провозглашающую единство субъекта и объекта "Tat tvam asis" (букв. "То ты еси"), которая господствует во всем мышлении Индии. Индуистский шаманизм был полон реализма. Таким он и остается.
В то же время вполне достаточно историков идей, которые заметили, что у Плотина действия, подготавливающие экстаз, представляются сопоставимыми с аналогичными действиями в буддизме, в йоге, в самой Веданте, с классической доктриной брахманизма. Это было общим местом у старых авторов, и лучше других этот вопрос представлен у Лассена3. "Аплозис" (ослАюоц) в особенности, по-видимому, обладал индийским вкусом. Но Массон-Урсель хотел
бы скорее отнести это совпадение на счет некой неизбежности, своего рода психологического закона, что должна была бы выявить "сравнительная психология", часть сравнительной
философии. Мы, как и он, верим в эту неизбежность, но
3 Indische Alterthumskunde, III, 382 и далее. 345
почему она лишь так поздно проявляется на западе и только весьма смутно, чтобы чудесным образом проявиться гораздо позже у Плотина?
Ни греки, ни семиты, ни египтяне сами по себе не были мистиками в психологическом смысле слова: у них были лишь таинства, откровения, по нашему мнению, не предполагавшие использования невыразимых сил души. Откуда у них этот запоздалый взрыв? Это может объяснить только одна историческая причина. Христианство этой эпохи к сему не причастно, как и учение гностиков. Мы считаем, что допустимо предположить прямое влияние Индии. Это влияние индийской мистики на плотинизм отрицалось лишь в связи с одним обстоятельством из области истории (одно обстоятельство не является весомым основанием): не имелось никаких доказательств того, что греки хотя бы во втором веке нашей эры имели какое-либо представление об этих доктринах. Тот хорошо известный факт, что индийские купцы и софисты жили в Александрии и в Средиземноморье свыше двухсот лет до этой эпохи, недостаточен для требовательного историка. Мы согласны с этой требовательностью. Ошибка заключается в выводе отсюда утверждения об обратном, о том, что знакомства с индийскими доктринами не было. Утверждение об обратном на основании отсутствия доказательств всегда опасно и в данном случае, по-видимому, теперь опровергнуто одним фактом.
Новое обстоятельство, документ, основывающийся на папирусе с магическими текстами, действительно только что сделал актуальным этот вопрос.
Норден в своей превосходной книге "Рождение ребенка"4 комментирует упоминания некоторых индийских верований в папирусе второго века, имеющем отношение к культу Изиды. Он считает этот факт сенсационным, рассматривая его в связи с мифом о зачатии бога, божественного младенца5. При этом, говоря об этом факте, он выражает надежду на то, что он "не будет использован слишком неосторожно".