Как оказалось, народный и бюрократический импульсы частично совпали, а частично вступили в противоречие. Существенным событием стало то, что Робеспьер и Монтань, заимствовав большую часть программы санкюлотов, включая масштабный террор, попытались использовать последний в своих целях и вовремя повернули его против самих народных сил (подробнее см.: [Guérin, 1946]). В целом последствия были рационально предсказуемыми. Подробные исследования показывают, что террор в основном использовался против контрреволюционных сил и отличался наибольшей жестокостью там, где контрреволюция была наиболее сильна.[77] Конечно, встречались исключения и несправедливости. Но террор в своих главных проявлениях не был кровопролитием ради нездорового удовольствия.
Внутри Франции контрреволюционные силы имели две отчетливые географические базы – Вандею и коммерческие и портовые города Лион, Марсель, Тулон и Бордо. Контраст между этими двумя центрами контрреволюции проливает свет на социальный характер самой революции. Вандея была частью Франции, куда меньше всего проникли коммерческие и прогрессивные влияния; южные города – частью, куда они проникли больше всего. В Вандее, как и можно было ожидать, оказалось больше всего жертв террора. Ситуация на юге была почти противоположной, особенно в Лионе, где шелковая промышленность развилась до стадии, на которой место ремесленников занял зарождающийся современный пролетариат. В большей части южной Франции богатые коммерческие элементы в городах показали сильную склонность к сотрудничеству с дворянством и духовенством, которые надеялись использовать жиронду и федералистское движение в качестве отправной точки для реставрации монархии. Когда революция стала более радикальной, в некоторых городах возникло неустойчивое противостояние. Лион, Марсель, Тулон и Бордо попали под контроль богатых элементов, заключивших союз с высшими классами против революции. Возвращение этих городов революционными силами приобрело разные формы, в зависимости от местных обстоятельств и личностей. Оно прошло мирно в Бордо; в Лионе были жестокие сражения, после чего состоялся один из самых кровавых актов террора [Greer, 1935, p. 7, 101–103, 30, 36, 120].[78] Казни в Вандее и в портовых городах составляли, однако, лишь сравнительно малую часть красного террора в целом. Около 17 тыс. человек было казнено революционными властями. Нам неизвестно, сколько человек умерло в тюрьмах или как-то иначе – они также были реальными жертвами революции. По оценке Доналда Греера, в общей сложности от 35 до 40 тыс. человек могли потерять жизнь непосредственно в результате революционных репрессий – цифра, которую Лефевр считал вполне обоснованным предположением, хотя и не более чем таковым [Greer, 1935, p. 26–27, 37; Lefebvre, 1957, p. 404–405]. Ни один серьезный мыслитель не станет отрицать, что эта кровавая баня имела свои трагические и несправедливые аспекты. И все же при ее оценке необходимо держать в уме репрессивные стороны социального порядка, который ее спровоцировал. Господствующий социальный порядок всегда порождает трагическую меру бессмысленных смертей год за годом. Было бы интересно подсчитать, если такое вообще возможно, смертность при старом режиме от таких факторов, как голод и несправедливость. Наугад можно сказать, что вряд ли это число будет намного ниже пропорции 0,0016, которую дает оценка Греера в 40 тыс., разделенная на приблизительное число жителей – около 20 млн, если брать нижнюю оценку, по Грееру [Greer, 1935, p. 109]. Я думаю, оно будет значительно выше. Сами цифры открыты для обсуждения. Заключение, на которое они указывают, в меньшей степени спорно: распространяться об ужасах революционного насилия, игнорируя насилие «нормального» времени, – это предвзятое лицемерие.
Тем не менее читатель, чувствующий нечто бесчеловечное в данных зловещей статистики, в чем-то прав. Даже если эти сравнения безупречны, они не отвечают на самые важные и трудные вопросы. Были ли необходимы революционный террор и кровопролитие? Что именно этим было достигнуто? В завершение можно сделать несколько комментариев по этому поводу.
Радикальная революция была неотъемлемой частью революции в защиту частной собственности и прав человека, поскольку в достаточно существенной мере она была негативной реакцией на буржуазную революцию. Антикапиталистические элементы в революции санкюлотов и протестах беднейших крестьян были реакцией на трудности, порожденные неуклонным распространением капиталистических методов в экономике на последнем этапе существования старого режима и в годы самой революции. Рассматривать радикалов как банду экстремистов, как злокачественный нарост на либеральном буржуазном революционном движении – значит игнорировать очевидность этого. Одно было невозможно без другого. Также совершенно ясно, что буржуазная революция не сделала бы таких успехов, если бы не давление радикалов. Как мы видели, было несколько случаев, когда консервативная часть движения пыталась остановить революцию.
77
См.: [Greer, 1935]. Две карты Франции на фронтисписе данного труда позволяют увидеть эту часть истории с поразительной ясностью. Одна показывает регионы контрреволюции и внешней агрессии, причем департаменты ранжируются на ней от регионов, свободных от опасных волнений, до тех, где проходили важнейшие военные операции гражданской войны. Другая показывает количество казней, причем департаменты ранжируются от тех регионов, где было менее десяти, до тех, где было больше сотни. За понятным исключением Парижа, эти карты демонстрируют почти точное совпадение. Связь между контрреволюцией и количеством казней является сильным аргументом против центрального тезиса Греера, что разрыв во французском обществе был перпендикулярным и что террор не был инструментом классовой борьбы (об этом подробнее в Приложении).
78
Выводы автора основываются на ряде ценных местных монографий по экономике и социальной структуре.