На сей раз он вел беседу с популярным тележурналистом Владимиром Познером. Увидя их на экране, Инга Сергеевна даже воспряла духом, ибо встреча с этими людьми всегда сулила что-то интересное, нестандартное. Да и красавцы оба, элегантны, с особым шармом в манере обращения к зрителю. А первые телемосты Познера с популярным американским телеведущим Филлом Донахью навсегда остались в памяти как символы перемен, гласности, свободы в стране. Сейчас в "Кинопанораме" Познер, являя жестами, оттенками приятного голоса свое "суперстаровское" положение, размышлял на тему эмиграции. По мере включения сознания в суть говорившегося на экране, Инга Сергеевна стала ощущать все большее раздражение и протест в связи с ироничными ремарками Познера в адрес уехавшей и уезжающей интеллигенции. Она смотрела с волнением на экран, и постепенно в ней нарастало разочарование полюбившимися ведущими. Что знают они, эти столичные звезды, о судьбах интеллигенции, живущей за пределами Москвы? Что знают они об образе жизни интеллигенции в провинции? Знают ли они, что такое жизнь в провинции, где тотальное запаздывание всех новшеств общественной жизни, оголтелый консерватизм и бюрократизм местных чиновников, следствием которого является нищета всех сфер жизни -материальной и духовной. Отдаленность от центра при дороговизне транспорта (относительно зарплаты), абсолютная невозможность поселиться в гостинице в крупном городе, тем более в столице, без брони создает атмосферу замкнутости, непричастности ко всему происходящему в столице и так дразняще демонстрируемому телевидением.
Во все времена и во всех странах есть проблема столицы и провинции. Но специфика этой проблемы для жителей СССР в том, что человек совершенно не властен ее решить самостоятельно, если даже для него ее решение на грани: "быть или не быть", поскольку ему не преодолеть барьеров прописки, жилищных и многих материальных проблем. Инга Сергеевна смотрела это не вызывающее у нее уважения пропагандистское шоу Мережко--Познера, рассуждающих с такой непростительной легкостью о драматических проблемах советской интеллигенции, невольно сопоставляя эти рассуждения с судьбами своих детей и их друзей по общежитию, и память перенесла ее к тем временам, когда она с головой окунулась в работу на ниве социологии, обогретой лучами хрущевской оттепели 60х годов. Социологические коллективы исследовали разные аспекты жизни народа, в том числе жизни интеллигенции. Известный социолог, профессор Владимир Шубкин, изучая жизненные планы молодежи, получил взбудоражившую общественность картину, которая наглядно была представлена в виде двух пирамид, одна из которых (сплошная) изображала объективные потребности общества в кадрах по профессиям, ранжированным по степени привлекательности, вторая (пунктирная) обозначала численность юношей и девушек, которые хотели бы работать по этой профессии. И когда эти пирамиды сопоставили друг с другом, то они наложились абсолютно зеркально. И это определяло огромный разброс конкурсов в вузах. Живучая сталинская демагогия в виде лозунгов "незаменимых людей нет", более всего отразившаяся на судьбах интеллигенции, нашла свое выражение и в политике приема студентов в вузы. "Нет незаменимых талантов в математике, нет незаменимых талантов в физике, нет незаменимых талантов в биологии, в индустрии". А раз нет незаменимых, значит, критериями отбора в вузы были не талант, а "политическая грамотность", членство в партии и т. д. Но если в технические вузы и на факультеты точных и естественных наук университетов еще как-то "проскакивала" истинно талантливая молодежь, то на гуманитарных вообще царил произвол. Сюда, понятно, никто не поступал с объективными, неоспоримыми подтверждениями таланта в виде грамот и медалей олимпиад и конкурсов (поскольку таковых не было по большинству гуманитарных дисциплин). Медалисты тоже чаще всего предпочитали другие факультеты. Потому отбор на юридические, философские, педагогические факультеты главным образом основывался на идеологических критериях и на директивах партийных органов. Это нарушало естественное распределение молодежи по критериям их истинной устремленности. И те (даже самые талантливые), кто оказывался за чертой "привилегированных", вынуждены были поступать кто куда -- лишь бы поступить, поскольку престиж высшего образования в стране был очень высок. А результаты неприглядной ситуации во всей ущербности и негативности проявились в анализе данных социологов. Например, в одном из исследований по проблемам учительства социологи опрашивали абитуриентов, поступа ющих в педагогический вуз, готовящий учителей младших классов. Преобладающее большинство в ответах на соответствующий вопрос ответили, что больше всего на свете любят детей, умеют с ними играть, придумывать игры и их планы устремлены только на работу в школе после института. Когда же социологи через два месяца после начала учебного года опросили этих же абитуриентов, только два процента из них подтвердили свои прежние ответы. Остальные выразили желание работать дикторами, редакторами, референтами -- кем угодно из возможного с педагогическим образованием, -- но только не учителями. Они утверждали, что им не нравится работа с детьми и они ничего не умеют с ними делать. Тогда же социологи в отделе Заславской начали изучать проблемы текучести кадров. Со сталинских времен к лицам, часто меняющим работу, формировалось крайне негативное отношение, что выражалось словом "летун". Предполагалось, что "кадры", должны быть счастливы уже тем, что удостоены великой чести, отраженной в знаменитом лозунге: "Кадры решают все". Однако первые же опросы социологов показали, что за ярлыком "летун" чаще всего скрывались самые образованные, самые высококвалифицированные "кадры". В своих ответах на вопросы анкеты они часто дописывали то, что не укладывалось в опросник: о неудовлетворенности условиями и организацией труда, о невостребованности их вузовского образования, о плохих отношениях в коллективах. Социологи на уровне открытия восприняли тот факт, что именно представители интеллигенции даже при невысокой оплате их труда называли зарплату среди причин увольнения на одном из последних мест. Не менее грустная картина открылась социологам при изучении проблемы свободного времени: отсутствие возможностей, либо их минимальный уровень для удовлетворения каких-либо духовных потребностей интеллигенции.
Тогда социологи героически пытались раздвинуть рамки, а точнее, решетки принятой догмы о социальноклассовой структуре общества. Занимаясь "конкретными" (проклятое слово) социологическими исследованиями образа жизни различных социальных групп общества, социологи столкнулись с проблемами, которые прекрасно отразил позже в своей работе "Образованщина" Александр Солженицын. Стало ясно, что то содержание, которое вкладывается в понятие "интеллигенция" официальной статистикой, никак не соответствует истинному его значению. Для определения уровня жизни интеллигенции, ее интересов, потребностей, причин удовлетворенности трудом (либо неудовлетворенности), мотивов выбора профессии и удовлетворенности ею, структуры использования свободного времени и многих других проблем необходимо было, естественно, знать, что же это такое -- "интеллигенция".
В своих поисках социологи исходили из того особого смысла, который вкладывался в понятия "интеллигенция", "интеллигентность" именно в России. Известно, что термин "интеллигенция" появился именно в России в середине XIX века и уже с русского перекочевал в другие языки. В России в это понятие входит нечто иное, более объемное, но трудно передаваемое, чем то, что зафиксировано в словарях, как "умный, понимающий, знающий, мыслящий общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным (преимущественно сложным) трудом и обычно имеющих соответствующее, как правило, высшее образование".
Определение понятия "интеллигенция" -- само по себе тема для анализа. В других языках и культурах слово "интеллигент" означает почти то же, что "интеллектуал". В российском понимании, даже высокий интеллектуал, может не пройти под понятие "интеллигент", если в нем нет того "самого" чегото, что имеется в виду при употреблении этого понятия. Любая попытка это оформить словесно затруднительна, однако даже на уровне обыденного сознания каждый в России, кто говорит о ком-то "это интеллигентный человек", вкладывает в это понятие его подлинный смысл. Очевидно, что ближе всего к понятию "интеллигентность" феномен слияния этики и культуры, в котором Альберт Швейцер видел способ достижения прогресса человечества.
Официальные формы статистики, как правило, толковали это понятие широко, исходя из определения интеллигенции как той части общества, которая имеет высшее образование, что позднее очень точно отметил Солженицын. Вместе с тем в обществе работали очень мощные механизмы, направленные на постоянное размывание сути так нелюбимой властями "прослойки" постоянными мероприятиями, направленными против "самовоспроизводства" интеллиген ции. Обнаружив на основании данных статистики, что дети интеллигенции оказываются более конкурентоспособными при поступлении в вузы благодаря более высокому уровню знаний после школы, руководители страны страшно забеспокоились тем, что интеллигенция будет сама себя воспроизводить в поколениях, возродив традиции, черты образа жизни, присущие этой категории людей. Это "страшное", "угрожающее" для властей явление стало причиной принятия в 1969 году постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР "Об организации подготовительных отделений при высших учебных заведениях" в целях повышения уровня общеобразовательной подготовки рабочей и сельской молодежи и создания необходимых условий для поступления в высшие учебные заведения". Подготовительные отделения по существу были созданы для "размывания" слоя интеллигенции путем предоставления больших льгот для поступления в вузы представителям рабочей и сельской молодежи, а также освобожденным комсомольским и партийным работникам. Хотя в постановлении отмечалось, что в вузы зачисляются только те выпускники подготовительного отделения, которые заканчивают его на отличные и хорошие оценки, фактически же в вузы автоматически принимались все, кто был принят на подготовительное отделение, в результате чего сокращалось число мест в вузах для тех, кто поступал туда на общих основаниях. Параллельно с этим идеологическая работа была направлена на дискредитацию преемственности профессий среди интеллигенции. "Потомственный сталевар", "потомственный рабочий" -- это звучало "гордо", а "потомственный адвокат, врач, инженер, учитель", а тем более "династия" врачей, юристов и т. п. звучало почти крамолой. Таким образом, осуществлялось, с одной строны, искусственное притягивание к интеллигенции людей, никакого отношения ни по системе ценностей, ни по образу жизни, ни по установкам к интеллигенции не имеющим, а с другой, -- наоборот, осуществлялось отторжение от интеллигенции тех, кто мог принадлежать к ней по праву семейных традиций, уровня образования, культуры, нравственным принципам. Выпускники вузов из интеллигентных семей, как правило, пройдя через "чистилище" сельских либо провинциальных мест работы (школы, дома культуры, промышленные предприятия), по существу вынуждены были растворяться в новой для них среде, утрачивая за три (а иногда и более) года обязательной отработки там после диплома интеллигентские привычки и связанные с ними материальные и духовные потребности.