Однажды Веня нашёл рубль и обрадованный, прибежал с этим известием домой. Однако отец его радости не разделил. Он сказал:
- Если ты нашёл рубль, значит кто-то его потерял. У кого-то горе, может, это последний рубль, на хлеб. Так что не радуйся чужой беде.
В автобиографии, кстати, названной «Вечный мальчик», Вениамин Айзенштадт писал об отце: «Несчастья его узнавали, как голуби, которых он подкармливал нищенскими крохами. Он и сам накликал на себя несчастья: «Варт, варт», - предупреждал он («погоди, погоди»), но не со злорадством, а с упоением. Он был избранником горя и знал об этом. На меня отец поглядывал с опаской: вдруг я окажусь счастливчиком, т.е. предателем наследственного злополучья».
В школе Вениамин стал рисовать. (Кстати, в Витебске семья Айзенштадтов жила недалеко от того места, где жил Марк Шагал). Особенно хорошо у мальчика получались портреты. После пятого класса он пошёл в художественное училище, показал свои работы, но ему сказали:
- Ты ещё молод. Подрасти чуток. Поучись в школе. А потом приходи к нам. Обязательно будешь у нас учиться.
Буквально через несколько недель кто-то принёс в школу книгу. «Антология поэзии от Владимира Соловьёва до Михаила Светлова», изданная в Москве в 1926 году, как ураган, ворвалась в жизнь Вениамина Айзенштадта, разметав все прежние планы. Мальчик читал эту книгу днями и ночами. Как будто кто-то околдовал его. Он перестал рисовать, учиться, остался на второй год в общеобразовательной школе. Целыми днями, как слова молитв, шептал он прочитанные строки и вскоре стал сам сочинять стихи. А однажды отважился и написал письмо Борису Пастернаку.
Отец, обеспокоенный тем, что с сыном происходит что-то непонятное, позвал своего знакомого - старого еврея. Тот пришёл, посмотрел на мальчика, поговорил с ним и шепнул на ухо расстроенному Михаилу: «Дело плохо. Его, наверное, сглазили».
В семье Михаила Айзенштадта было трое детей.
Один умер маленьким, ещё в Копыси. Заболел, а местечковый провизор перепутал и дал не то лекарство.
Другой был способным, хорошо знал литературу, из него вышел бы толк. Он учился в Минске, хотел стать журналистом, писал стихи. После убийства Кирова его оклеветали недруги, числившиеся в друзьях. Началась травля. Он не выдержал и покончил жизнь самоубийством.
До войны Вениамин Айзенштадт успел закончить один курс исторического факультета учительского института. Отменным здоровьем он никогда не мог похвастаться, и в армию его не взяли. Когда началась война, семья успела эвакуироваться в Горьковскую область.
Будущий поэт учительствовал в небольшой сельской школе. В девяти километрах от деревни, в небольшом городке, была районная библиотека. Просто поразительная библиотека, которую миновал и 37-й год, и репрессии, и запреты. На полках стояли стихи Андрея Белого, Константина Бальмонта, Анны Ахматовой, Валерия Брюсова, Александра Блока, Николая Клюева, Ивана Бунина, Иннокентия Анненского. Эта библиотека стала храмом, куда Вениамин приходил каждый день. С пузырьком чернил, перьевой ручкой, голодный, в драных башмаках или таких же валенках, сквозь дождь, снег, холод он вышагивал девять километров туда, девять - обратно. И сидел в холодной, неотапливаемой библиотеке, чаще всего единственный её читатель, и переписывал в свои тетрадки стихи.
Аккуратнейшим каллиграфическим почерком, который, наверное, достался ему в наследство от отца, выводил он стихотворные буквы с таким же благоговением, как сойферы выводят строки Торы. Вениамин переписал слово в слово всю «Божественную комедию» Данте - огромный фолиант в тысячу страниц. Он часами рисовал в своих тетрадях портреты поэтов, и работница библиотеки - женщина, обременённая мирскими заботами, смотрела на него, ничего не понимая.
Что и говорить - Блаженный. Из эвакуации он привёз в Минск ящики с тетрадями - единственный свой багаж.
Мама, потерявшая двоих детей, убитая горем и тяжёлыми буднями, искала успокоение в Боге. Она стала ходить в синагогу или, правильнее сказать, в молитвенный дом, который был тогда в Минске.
В конце 40-х годов Вениамин Айзенштадт приехал в Москву с единственной целью - показать свои стихи Борису Пастернаку. Поэт в те годы был опальным (а впрочем, в какие годы он им не был?), и встречи с ним ничего хорошего не сулили молодому человеку, который собирался в «стране советской жить». Вениамин Айзенштадт об этом, конечно же, знал. Но больше гнева властей он боялся не увидеть, не услышать Пастернака.