В письме Софья Андреевна Толстая описывает кончину Фета иначе: «...он стал метаться, что воздуху мало, пошёл в кабинет, оттуда обратно в столовую, сел на стул, опустил голову и скончался...»
Сбылось давнее желание поэта:
Такова основная канва жизни Афанасия Фета. Поэтическая его судьба сложилась неровно.
Первый поэтический успех в 20-летнем возрасте, триумф в 30-летнем. Далее альянс с Некрасовым и разрыв с ним. Нежелание вступить в радикальный лагерь и изгнание радикалами его из литературы. Долгое творческое молчание (но именно на этот период приходится расцвет Фета как помещика-фермера). И, наконец, возвращение в литературу в 80-х годах. В январе 1889 года – торжественное чествование в московском ресторане «Эрмитаж». Живые цветы, лавры, подношения, оркестр. В сладкоречивых выступлениях благодарили Фета за то, что он «в наше тяжёлое время крепко держит знамя поэзии и не отдаёт своей лиры на служение темным силам». В общем, хвалили за то, за что ранее ругали, что-де он остаётся в стороне от бурления общественной жизни.
Похвалы Фету были приятны, он не был ими избалован. Ну, иногда только Лев Толстой прочтёт какое-либо стихотворение Фета, и у него «защипает в носу». А так в основном Фета ругали. Он один из самых заруганных русских поэтов. Поэзию Фета многие считали мелкотравчатой и мелкотёмной. Бойкие фельетонисты из газеты «День» договаривались до того, что считали стихи Фета чепуховиной, ерундистикой, набором слов и просто даже дичью. Чернышевский в письме к сыну дал такую характеристику стихам Фета: «Все они такого содержания, что их могла бы написать лошадь, если бы выучилась писать стихи». Салтыкову-Щедрину тоже не нравилось «скудное содержание» стихов Фета. Тургенев всё пытался редактировать своего друга (потом они разругались) и писал на полях со стихами Фета суровые резолюции: «Непонятно», «Неясно», «Что за дьявол?», не понимая того, что поэзия Фета – это не поэзия Тургенева, что бессмысленно упрекать луну за то, что она не становится солнцем.
Доставалось Фету и в советское время. Всё началось с Маяковского:
У Маяковского представление о творчестве неотделимо от понятия битвы, сражения: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо» и т. д. Фет, напротив, абсолютно не приемлет никаких баталий. Он не собирается драться ни на той, ни на другой стороне: «Радость чуя, не хочу я ваших битв...»
Николай Старшинов снисходительно бросил на страницах «Литературной газеты»: «Фет – прекрасный поэт... Но великий поэт – это прежде всего поэт социальной активности, живущий проблемами своего времени...»
Да, кому-то всё подавай проблемы, битвы, революции, так называемую гражданственность. А вот Афанасий Фет – совсем иной поэт. Как считал Константин Бальмонт: «Фет – нежнейший певец неуловимых ощущений, воздушных, как края вечерних облаков, и странно-прозрачных, как тихие жуткие воды глубокого затона...»
«Читать Фета – это слаще всякого вина... Стал читать Фета, одно стихотворение за другим, и всё не мог остановиться, выбирал свои любимые и испытывал такое блаженство, что казалось, сердце не выдержит – и не мог представить себе, что есть где-то люди, для которых это мертво и ненужно...» (Чуковский Корней. Дневник 24 марта 1926 года).
Поэзия Фета – особая поэзия. Как писал один из самых лучших критиков Юлий Айхенвальд в своих «Силуэтах русских писателей»: «У Фета не даль, не длительность, не история – он пьёт и поёт мгновение, это чудное настоящее, за которым надо только протянуть руку, чтобы его достать».
Отсюда причудливый синтаксис и как бы спотыкающиеся слова. Их вообще часто не хватает Фету («Как беден наш язык! – Хочу и не могу...»). По Фету, все мы обречены на вечную невысказанность и немоту души, когда – «друг мой, бессильны слова – одни поцелуи всесильны...».
Прочитайте внимательно сборничек Фета, в нём этот вечный бред любви. «О, сладкий нам, знакомый шорох платья!..»
Но, увы, нельзя жить в «лобзаньи непрерывном». Это отчётливо понимал и сам Фет. Поэтому в его поэзии много печали и боли. Иногда поэт бывает сложным и запутанным, когда пытается морализировать под влиянием своего любимого Шопенгауэра (кстати, именно Фет впервые на русский язык перевёл трактат Шопенгауэра «Мир как воля и представление»). Но чаще всего Фет прост и почти кристально ясен, как тихий осенний день: