Соцветие поэтов

Важно, чтобы было понятно, что хочет сказать автор, и тогда чем проще язык, тем лучше, – словом, пишите доходчивее, и вас быстро оценят и так же быстро забудут. Наконец, вы не Бунин, а чистота слога – это анахронизм, пусть этим занимаются эстеты (есть ещё такие?), вас читают, вы популярны, полон бумажник и нос в табаке. Что ещё надо?

Недавно ушёл из жизни прекрасный поэт Игорь Царёв. Перед смертью он был признан лучшим поэтом 2013 года, став обладателем «золотого пера» России. Но ни смерть большого мастера, ни звание лучшего не привлекли к нему повышенного интереса в читательском сообществе.

Остались холодны и на удивление забывчивы собратья по литературному цеху. Блок в стихотворении «Поэты» писал: «Друг другу мы тайно враждебны…». Сейчас бы выразился по-другому: друг другу мы безразличны. И не тайно, а явно. Как в рот воды набрав, молчат и критики, сетуя на то, что в современной поэзии нет истинных талантов. А это не так, и чтобы подумать иначе, достаточно прочитать хотя бы такие строки из наследия Игоря Царёва:

Вселенною правит нетленный закон:
Всё вечно, ничто не пройдёт без следа.
И против бумаги бессилен огонь,
И против огня бесполезна вода.

Не верь в беспощадность течения лет –
Со временем пыль обратится в гранит.
И добрый твой след, и недобрый твой след
Прибрежный песок навсегда сохранит.

Таких цитат из стихов Игоря Царёва, образцов чистого слога, можно привести великое множество. Читать его тексты – как пить живую воду. И не только. Сквозь холодный, как «старательский лёд», дух отточенной до совершенства строки, пробиваются ростки великой гражданственности, берущие начало в стихах Пушкина, Лермонтова, Некрасова и продолжающиеся в поэзии Блока, Маяковского, Симонова, Твардовского и – ближе к нам – в стихах воинов-афганцев:

Я мог бы лежать на афганской меже,
Убитый и всеми забытый уже.
И мог бы, судьбу окликая: «Мадам,
Позвольте, я Вам поднесу чемодан!»,
В Чите под перроном похмельный «боржом»
По-братски делить с привокзальным бомжом...

Иные галеры - иной переплёт.
И вновь под ногами старательский лёд:
В словесной руде пробиваюсь пером -
Меня подгоняет читинский перрон
И тот, кто остался лежать на меже,
Убитый и всеми забытый уже.

Поэзия Игоря Царёва – уникальный сплав опыта развития русской поэзии последних двух столетий. Тем не менее литературный официоз обходит это имя фигурой умолчания, напоминая чем-то подростка Клима Самгина из романа Максима Горького.

Перед глазами юного Клима подо льдом на катке погибли его друзья, Борис и Варя. Клим мог бы помочь, протянул ремень, но испугался, что утопающий мальчик может потянуть его за собой, и в страхе отскочил в сторону. Позже, чтобы оправдать себя, чтоб не мучила совесть, он стал спрашивать у себя: «А был ли мальчик? Может, мальчика и не было?» Наконец, он убеждает себя, что «мальчика вообще не было», и перестаёт думать о погибших.

Пройдёт каких-нибудь пять-десять лет, и, если атмосфера в литературном мире останется такой же удушающе-безразличной, как сегодня, об Игоре Царёве, большом таланте и блестящем мастере русского стиха, забудут все, кроме друзей и родственников поэта, учредивших, кстати, премию его имени.

Литературный дискурс молчит, оставив поэта ютиться в порталах «Сетевая словесность» и «Стихи. ру». Удивительное беспамятство, сравнимое с преступлением, поскольку речь идёт о гениальном авторе, место которого не в локальных сетях, а в литературных антологиях, хрестоматиях и в учебниках русской литературы – как школьных, так и вузовских.

Вадим Андреев

Марина Цветаева (1892 - 1941)

Я знал её...

Я знал её. Она была,
сегодня есть и завтра будет,
вернула людям что смогла.
И кто теперь её осудит?

Полна мечтаний и огня,
себя дарила безвозвратно
и, вдохновение храня,
не смела брать дары обратно.