«Я столько раз хотела жить и столько умереть!»
В большевистской Москве Марина читала эти стихи, безоглядно, как всё, что делала. В Белой гвардии, «Лебедином стане», сражался Сергей Эфрон, о котором уже столько времени не было никаких известий. А 11 июля 1921 она получила письмо от мужа, эвакуировавшегося с остатками Добровольческой армии из Крыма в Константинополь, а теперь живущего в Праге и ставшего там студентом. Он ждал их с Алей. Про смерть Ирины он уже знал.
Как ни удивительно, но все формальности были улажены, и Аля с Мариной смогли выехать (в то время как многим выезд из страны был просто запрещён). В эмиграции – сперва в Чехии, а позже во Франции – было нелегко. Нищета, общая неустроенность (хорошо хотя бы, что и Марина, и Аля с детства прекрасно говорили на французском), безбытность и нервозность, усугубляющаяся тревогой о завтрашнем дне.
Тем не менее жизнь как-то налаживалась. Друзья-эмигранты как могли помогали, муж был рядом, любовь не заставила себя долго ждать. И всё же не было ни покоя, ни радости. Родился сын, долгожданный, любимый с самого начала. Его назвали Георгием, домашнее имя – Мур. Жить стало ещё сложнее, тем более что найти себя в мирной жизни Сергей Эфрон так и не сумел и впал в глубокую депрессию. Всё чаще перед ним вставал вопрос: а правильно ли был сделан выбор, на ту ли сторону он встал, уйдя в Добровольческую армию.
Примерно в это же время в СССР была сделана ставка на показательное возвращение эмигрантов домой и «искупление их вины перед Родиной» за рубежом. И многие действительно возвращались, мало зная о настоящей жизни в Стране Советов.
Эфрон постепенно стал коммунистом-фанатиком, а позже – тайным агентом НКВД. С раскрытием ряда документов это факт, ранее существовавший лишь как гипотеза, нашёл подтверждение, кроме того, сам Сергей Яковлевич, и его дети, и его жена ничуть этого не отрицали. Ариадна Эфрон в последние годы своей жизни обращалась в КГБ с просьбой увековечить имя её отца, Сергея Эфрона, на мраморной доске в холле Лубянки, где высечены имена погибших выдающихся разведчиков.
В доме появились деньги. Конечно же, Марина не могла не знать об их происхождении – более того, по воспоминаниям, после отъезда мужа она сама приходила на явочную квартиру НКВД за пособием...
Официально Эфрон помогал проводить через Францию добровольцев в Испанию, на Гражданскую войну. Но этим не ограничивалось: группа занималась и похищением людей (например генерала Миллера), и прямым устранением тех, кто был сочтён опасным для коммунистической России или неприятен лично Сталину. О ряде операций, проведённых группой с его участием, Сергей Яковлевич рассказывал своим детям. После одной из них – убийства беглого разведчика И. Рейсса, – Эфрону пришлось спешно покинуть Францию. «Операция» была проведена провально, зацепок было предостаточно, чтобы неопровержимо доказать причастность НКВД к смерти Рейсса, а это, разумеется, было крайне нежелательно для имиджа молодой республики. Аля уехала в СССР ещё раньше, в 1922 г. Марина не питала никаких иллюзий касательно райской жизни, ожидающей её в России, но общее осуждение в среде эмигрантов (в равной степени тут повлияли слухи о деятельности Эфрона и тяжёлый характер самой Цветаевой), пристальный интерес французской полиции к семье «красного агента», многолетнее отчаяние, усталость от нищеты и одиночества заставили её прислушаться к постоянным требованиям сына вернуться в Россию. Кроме того, выбора у неё не было: семью уже давно контролировали органы, решавшие, когда и как должно быть осуществлено возвращение на родину жены Сергея Эфрона.
Об аресте сёстры и племянника ей, разумеется, известно не было. Подросток Мур был сущим ребёнком, несмотря на своё высокомерие и снобизм. Он искренне надеялся, что в России он, сын героя и брат героини «коммунистического фронта», окажется в привилегированном положении и настаивал на отъезде. В 1939 году мать и сын сели в Гавре на теплоход «Мария Ульянова». Так начался путь, приведший Марину в Елабугу, а Мура – в братскую могилу красноармейцев у деревни Друйка в Витебской области.
«Тишаю, дичаю, волчею»