Покорение столицы
В тоскливой конторе Саша нашёл нечто важное: он познакомился с Марией Ивановной Васильевой и вскоре женился на ней. Васильева стала очередным добрым помощником в жизни Гликберга-Чёрного.
Старше супруга на девять лет, она была феминисткой с хорошим образованием: окончила Бестужевские курсы и планировала продолжить обучение в университете за рубежом. Деятельная и самостоятельная, в 1908 году Васильева организовывала Первый женский съезд в Петербурге.
О большой страсти между супругами речи не шло – скорее это был взаимовыгодный союз симпатизировавших друг другу людей. Биографы считают, что статус замужней женщины был нужен Марии для получения заграничного образования. Начинающий литератор-конторщик приобрёл не только жену, друга и единомышленника, но и в некотором отношении менеджера. Васильева ввела его в столичную интеллектуальную жизнь.
Переезд Чёрного в Петербург совпал с революцией 1905 года: страну и её столицу трясло. В этот период политическая и социальная сатира переживала настоящий бум, особенно после императорского манифеста 17 октября о гражданских свободах и в том числе свободе слова.
В конце ноября 1905-го в журнале «Зритель» появилось стихотворение «Чепуха», подписанное «Саша Чёрный». Этот доселе неизвестный публике автор в абсурдистском, но при этом явно ёрническом стиле проходился по крупным политическим фигурам современности, дойдя и до «высокого господина маленького роста», то есть Николая II. В верхах иронию оценили, и «Зритель» был запрещён, а его издатель Арцыбушев едва не получил два с половиной года тюрьмы.
Как ни странно, Сашу репрессии не коснулись, и он продолжил свои труды, опубликовав в издании «Молот» стихотворение «Словесность», посвящённое нравам в царской армии. «Молот» также моментально закрыли, а его издатель Диксон бежал за границу. Сам Чёрный, фактически погубивший второй журнал кряду, репрессий избежал – спасло его то, что властям было выгоднее уничтожать целое сатирическое издание, чем гоняться за отдельным литератором.
Что касается псевдонима Саши Чёрного, то никакого внятного объяснения ему нет. Возможно, он должен был напоминать прозвище средневекового скомороха. Возможно, отсылал к глаголу «очернять» (который чиновники традиционно используют в отношении сатириков).
Звезда «Сатирикона»
Гликберг не был неуязвимым и, понимая это, уехал от греха подальше на два года с женой в Германию. Мария училась в Гейдельбергском университете, а он отдыхал, наблюдал и писал стихи.
Вернувшись в Петербург в 1908-м, Чёрный вскоре влился в редколлегию нового журнала «Сатирикон»: амбициозный и энергичный Аверченко создал его на обломках увядающей «Стрекозы». Дерзкий «Сатирикон» на рубеже 1900–1910-х был у всех на слуху. Чёрный стал одной из главных звёзд издания.
Корней Чуковский писал: «Получив свежий номер журнала, читатель, прежде всего, искал в нём стихов Саши Чёрного. Не было такой курсистки, такого студента, такого врача, адвоката, учителя, инженера, которые не знали бы их наизусть».
Публике казалось, что Саша пишет весело. Многие не замечали отчаяния, стоявшего за его стихами. «И этого страшного поэта иные провозглашают смешным забавником?» – удивлялся писатель Александр Амфитеатров.
Довольно скоро общий стиль «Сатирикона» начал тяготить Чёрного, и он ушёл из журнала. Этот шаг был очень показательным для Александра. Не сказать, что Чёрному всюду было «не то», но в течение всей жизни дух его томился, и ситуации, в которые он попадал, быстро разочаровывали нервного поэта. Поддержав революцию 1905 года, он вскоре пришёл в уныние от того, во что она вылилась. Теперь ему казалось, что пошлость, с которой «Сатирикон» прежде боролся, захватила и сам журнал.
По наблюдениям Корнея Чуковского, Чёрный вообще сильно отличался от сатириконовской компании. «Худощавый, узкоплечий, невысокого роста, он, казалось, очутился среди этих людей поневоле и был бы рад уйти от них подальше. Он не участвовал в их шумных разговорах и, когда они шутили, не смеялся. Грудь у него была впалая, шея тонкая, лицо без улыбки», – писал Чуковский.
Побег
Один из главных мотивов у Чёрного как в творчестве, так и в самой жизни – эскапизм. И это желание удалиться куда-то на безлюдный остров, сделаться Робинзоном всегда двигало им.