* * *
Популярность Вадима Шефнера была в своё время необычайной. Его прозу и особенно шуточные стихи цитировали наизусть. Можно было произнести в случайной компании: «Дверь закрой, болван, дурак, глупое создание», и кто-нибудь немедленно продолжал: «Умный, он закроет так, без напоминания». На человека, не читавшего Шефнера, в те годы смотрели как на необразованного.
Причём, когда его первые «странные» повести появились сначала в журналах, а потом отдельными книгами, то никакого ажиотажа в официальной прессе они не вызвали. Вадим Шефнер был в те годы известен прежде всего как «серьёзный поэт», и на забавы мастера в области иронической прозы критика внимания не обращала. Зато какими-то неведомыми путями, каким-то читательским колдовством слух о них расходился по всей стране, и они исчезали из магазинов едва ли не раньше, чем их успевали печатать. В семидесятые и восьмидесятые годы книги Вадима Шефнера нельзя было просто купить, их можно было только «достать»: по блату, в результате громадных усилий, и счастливый обладатель такого сборника с гордостью давал его почитать друзьям и приятелям.
Это была уже не просто известность. Книга, которую передают из рук в руки, живёт сама по себе. Она обретает собственную судьбу и становится знаком эпохи наравне с другими её достижениями.
* * *
Конец 1960-х - начало 1970-х гг. было временем «бунтующего поколения». Это были годы, когда вроде бы благополучные студенты во Франции поджигали машины на улицах и строили баррикады, когда ещё более благополучные американские их коллеги громили аудитории и изгоняли профессоров, когда Чехословакия, почувствовавшая воздух свободы, требовала «социализма с человеческим лицом».
Казалось, что меняющаяся Европа вот-вот обретёт новую идею существования. Новая идея, однако, не появилась. Пассионарный порыв был поглощён изматывающим противостоянием двух сверхдержав. Война во Вьетнаме опустошила зыбкие евро-американские идеалы, а движение «пражской весны» было смято гусеницами советских танков.
Семидесятые годы стали временем политического удушья. Место жизни занял некий мертвенный ритуал. В Советском Союзе он именовался «эпохой зрелого социализма». Позже его назовут «эпохой застоя», эпохой гниения и деградации.
В эти безнадёжные годы Вадим Шефнер вдруг начинает писать книги о счастье - о людях, которые, казалось, не знают, что такое отчаяние, усталость и страх, о людях, с которыми происходят весёлые, необыкновенные и смешные истории, о людях, которым даже в голову не приходит, что жизнь бессмысленна и ужасна.
Конечно, человек иногда переживает вторую молодость. Лион Фейхтвангер написал романтическую «Испанскую балладу», когда ему было уже за семьдесят. Примерно в том же возрасте Бунин создал «Темные аллеи» - цикл новелл о любви, а Борису Пастернаку было за шестьдесят, когда он завершил роман «Доктор Живаго». Странные, ни на что не похожие повести Вадима Шефнера начали появляться тогда, когда автор уже отметил свой полувековой юбилей.
И всё же дело было не только в этом. Сквозь одуряющую летаргию застоя писатель услышал то, чего не слышал никто, кроме него.
* * *
В его жизни вообще присутствовали разные странности. Фантастичны, например, сами обстоятельства появления его на свет. Вадим Шефнер родился на льду Финского залива, в конце декабря 1914 г. (по старому стилю), когда мать его на санях переправлялась из Кронштадта в Ораниенбаум. Или - он был дворянином, но в графе о «социальном происхождении», что в те времена имело решающее значение, писал «рабочий». Впрочем, это отчасти соответствовало действительности. Родственников Вадим Шефнер растерял ещё в двадцатые годы, был беспризорником, свою трудовую деятельность начал именно на заводе.
Однако в литературе, где господствовал «социалистический реализм», он оставался именно дворянином. Причём помнил он не столько о правах данного статуса, каковых в советское время, естественно, и быть не могло, сколько об обязанностях, принимаемых на себя добровольно. Его герои не способны были совершать бесчестные или плохие поступки, понятий «выгодно» или «невыгодно» для них просто не существовало. Зато они хорошо представляли себе, что есть добро и что есть зло, и упорно строили жизнь в соответствии именно с этими представлениями. И как бы наивно, с нашей точки зрения, это ни выглядело, они, вероятно, были как раз такими, какими мы и были задуманы, какими мы, наверное, в принципе должны были стать и какими мы, несмотря на все наши усилия, так и не стали.