А между тем по крутой экзотичности материала, по плотности ткани, наконец, по манере письма, ориентированной на такие авторитеты 50-60-х годов, как Ремарк и Хемингуэй, - Визбор-прозаик мог бы вписаться в контуры тогдашней «молодой литературы». Если бы вошёл в её круг.
Но - не вошёл. Кружился где-то на подступах к магистрали, в тонких журналах вроде «Смены» и «Музыкальной жизни» да в сборниках издательства «Физкультура и спорт». Появилась тогда у Визбора и книжечка - затерялась на мурманских просторах. В сферу внимания толстых столичных литературных журналов Визбор не попал. Хотя были у него к тому все данные. Данные были, а шансов не было.
С ортодоксальными партофилами журнала «Октябрь» Визбор не имел никаких даже гипотетических точек сближения: эта реальность в его мире просто не существовала. Но далёк он был и от народопоклонства главных оппонентов режима - новомировцев. По фактуре, по молодой резкости письма он должен был бы подойти тогдашней «Юности», но и тут оказался какой-то внутренний барьер: шебутная весёлость тинэйджеров катаевского разлива (Катаев называл их «мовистами») неуловимо пахла «отпадом», а Визбор всё-таки к этой жизни «припадал». Однако и в молодёжных журналах, противостоявших «Юности», он не был своим - пара публикаций в «Молодой гвардии» ничего не решала, «Кругозор» же, в котором крутился автор, написавший «Ноль эмоций», был как журнал приписан к маршрутам, далёким от «большой прозы». Так Визбор-прозаик выпал из «процесса», остался где-то на поющих окраинах его, и вот теперь томик прозы, написанный им три эпохи назад, мы пытаемся водвинуть в историю наших душ, как камень в готовую стену.
Какие-то вымечтанные приключения книжного мальчика, мечтателя, «шестидесятника», спустившегося с надмирных высот в крутую реальность. Музыкант попадает со своей скрипочкой на промысловый траулер. Учительница, выпускница столичного вуза, заезжает в глушь, в удмуртскую школу, - однокашники отправляются к ней в «реальность» как в турпоход. И целина, и армия, и, в конце концов, вся альпинистская, арктическая, погранзаставская, фактурно-полярная ткань визборовской прозы - это всё тот же классический для «шестидесятника» ход: непрактичный дух ищет практического испытания. И применения. И смысла. Человек создан для великой цели, это изначальная аксиома, естественная данность, судьба, и надо только решить одну (неимоверно трудную и ответственную!) задачу: найти ту реальность, в которой эта судьба свершится.
Проза Юрия Визбора, выдернутая из советской реальности и перенесённая в реальность постсоветскую, неожиданно переакцентируется в своей основе. Из прозрачно-романтической она становится призрачно-реалистической - в том смысле, что при создании своём она представляла нам ирреальность, которая "есть", а при теперешнем чтении она представляет нам реальность, которой больше нет.
В нынешней ситуации, когда «литературное дело» становится частью общепредпринимательского дела, и писание стихов трезво оценивается как шанс вырваться из общего тягла, - смущение ротного командира, у которого сын пишет «какие-то странные стихи… без рифмы» и ему за сына «неудобно», - воспринимается у Визбора как эпизод из какой-то весёлой сказки. Ибо теперь не смущаются, а рвут своё.
А генерал, во время учений бегущий прямо на танки с палкой над головой? Мы отвыкли от таких генералов. Генерал теперь - это тот, кто ездит в «мерседесе» и живёт в каменном особняке. А у Визбора - седой мужик бежит, припадая на ногу, чтобы выругать подчинённых ему танкистов за слишком медленный темп атаки… Умом вы понимаете, где и как был ранен в ногу этот генерал, а сердцем всё никак не поверите, что всё это действительно было, ибо всего этого уже навсегда нет. Ни того генерала нет, ни того ротного командира. Ни тех детдомовских. Ушло, пропало, минуло.
И когда минуло, стало ясно, что это не мираж ушёл, а - реальность. Она-то и увековечена в визборовских текстах. Фактурно-резкие во внешних деталях, эти тексты казались «воздушными» именно потому, что совпадали с образом идеального человека, с этой априорной ценностью советской идеологии, - затем и нужны были колюще-режущие детали вроде ледоруба, шпионского ножа или ножа бульдозера, чтобы эту идеальность скомпенсировать. Потому-то и требовались чрезвычайные ситуации: арктический холод, альпинистская стенка, армейские ЧП и «затылок Хибин», - чтобы удостоверить бытие «настоящего человека» независимо от тупой, рассчитанной на простаков пропаганды.