Он положил голову на записку, как будто написанное на бумаге могло как-то перейти ему в мозг. Долгое время он просидел вот так. В его сознании начали появляться образы, которые раньше он сдерживал, боясь, что они могут пошатнуть хрупкую основу его внутреннего мира. Свет в камерах заключенных никогда не выключался, даже ночью, так за ними было проще наблюдать, поэтому, когда прошел час, потом еще один, Иене встал с постели, плеснул на горящие щеки водой из рукомойника в углу и снова принялся за письмо.
«Папочка, родненький, после долгих двенадцати лет мы даже не можем поздороваться. Короткая записка, спрятанная в куске хлеба… Поэтому я сразу перейду к самому важному. Я очень скучаю по тебе и думаю о тебе каждый день. Мама всегда говорила, что вспоминала тебя каждый раз, когда смотрела на меня. Мне очень не хочется тебя расстраивать, но я должна сказать, что мама погибла в прошлом году в Китае. Это был несчастный случай. Она оставила мне письмо, в котором сообщала, что ты жив. Я уехала из Китая и стала искать тебя. Сначала узнала, что ты был в Тровицком лагере, а теперь приехала за тобой сюда, в Москву. Со мной Алексей Серов и Лев Попков. Я знаю, что связываться с тобой таким способом опасно, и я очень боюсь за тебя. Но если ты можешь хоть как-нибудь дать о себе знать, написать хоть что-нибудь, мальчик завтра снова приедет в тюрьму с пекарем.
Люблю тебя. Твоя дочь Лида».
Йене перечитал послание еще раз. Потом еще и еще. Он стал ходить по камере, впитывая слова дочери, рассматривая ее крупный наклонный почерк, пока не запомнил все до последней буквы, до последней запятой. Потом разорвал записку на мелкие кусочки и проглотил.
— Ты Алексею сказала? — спросил Попков.
Лида покачала головой.
— Нет.
— Ха!
В пекарне было тепло, как летом. Жар, идущий от печей, затуманил окна, и Лида с трудом могла рассмотреть, что происходит на улице. Она нетерпеливо переступала с ноги на ногу, высматривая на дороге телегу. От напряжения нервы ее сделались хрупкими, как лед. Лев стоял позади нее в расслабленной позе, прислонившись плечом к стене. Он держал под мышкой толстую буханку черного хлеба и время от времени отрывал от нее большие куски и отправлял себе в рот. Черт! Как он мог есть в такую минуту? У самой Лиды крутило желудок от переживаний.
Наконец с темной улицы донесся ленивый стук лошадиных копыт, и через несколько секунд в пекарню ворвался мальчик. На его лице сияла широкая улыбка и расплывался огромный свежий синяк. Лида бросилась к нему и до того сильно обняла его худые плечи, что он вскрикнул и вывернулся. Даже Попков, испытывая облегчение, отпустил ему затрещину.
Лида подошла к стойке, за которой ее поджидал пекарь, и положила перед ним золотой браслет Антонины.
— Вы справились, — сказала она.
— Сколько стоит отец, Алексей? — спросила Лида.
Они шли рядом по улице Грановского, недалеко от университета, так же как всего пару месяцев назад гуляли по улицам Фелянки. Но теперь между ними не было той простоты, которую они ощущали тогда. Алексей настаивал на том, что должен найти себе в Москве отдельную квартиру. И хотя дождь прекратился, шагали они быстро, будто хотели оторваться от своих длинных теней.
— Что ты имеешь в виду? — не понял Алексей.
— Я имею в виду: неужели ты можешь вот так просто купить себе нового отца? Отца, который обеспечивает тебя фальшивыми документами и взамен указывает, что тебе можно делать и чего нельзя? Тебе такой отец нужен?
Алексей, не замедляя шага, повернул голову к Лиде.
— Дело не в отце, — быстро произнес он, — а в сестре, верно?
Лида потупила взгляд. Она не захотела произнести вслух «да».
— Лида, ты должна понять, что Максим Вощинский — это мой путь к Йенсу. Я не собираюсь менять отца или… — Тут он ненадолго замолчал, полы его длинного пальто затрепетали на ветру, обнажив ноги до колен. — Или сестру.
— Но ты любишь этого Максима.
— Да, он мне нравится. Это умный и сложный человек. — Алексей пожал плечами. — И он мне интересен.
— Я ему не нравлюсь.
— Ну и что? Ты мне нравишься.
Она посмотрела ему прямо в лицо.
— Тогда ладно.
Взошедшая луна нашла лазейку между упрямо висевшими весь день над городом тучами. Она наполнила маленькую тихую комнату серебристым светом, отчего Лиде стало трудно различать действительность и тень. Она сидела, почти не шевелясь.