— Жди здесь, медведь безмозглый, и я приведу его к тебе.
— Алексей, у меня для тебя подарок.
— Единственный подарок, который мне нужен, у меня уже есть. Он поднял руку Антонины и поцеловал бледную кожу. Рука была без перчатки. Женщина все еще не могла прийти в себя от содеянного, то плакала, то вдруг начинала дрожать всем телом, и боль, страшная черная мука, еще не покинула ее темных глаз. Алексей слишком хорошо знал, каково это — убить в первый раз. Это ощущение прожигает в мозгу дыру, которая остается там до конца дней. Оно не оставляет тебя, не дает покоя, пока ты не научишься просто отключаться от этого чувства, пока не положишь его в коробку и не накроешь крышкой. И только тогда оно будет лежать там тихо, как в гробу.
— Не смотри на меня, — смущенно пролепетала Антонина. — Я выгляжу, как страшилище.
— Ты прекрасна.
И он говорил это серьезно, несмотря на ее распухший нос и синяки. Ибо после смерти мужа в ней проявилось что-то искреннее, цельное, чего не было заметно раньше. Как будто она осторожно, неуверенно начала снимать с себя хрупкие наслоения, одно за другим.
— Покажи мне, — сказал Алексей. — Покажи свой подарок.
Антонина провела его через квартиру к платяному шкафу в дальнем конце прихожей и с гордым видом распахнула дверцы. Увидев то, что находилось внутри, Алексей нахмурился. Сначала он был удивлен, но потом постепенно начал улыбаться. На латунной вешалке висела форма офицера Красной армии.
В темноте лес казался иным миром. Лида думала, что глаза привыкнут, но они все никак не привыкали. Она почти ничего не видела. Зато слышала. Слышала ночные звуки, от которых дыбились волоски на руках и пересыхало в горле. Это был мир тихих, крадущихся звуков, едва слышных шорохов, осторожного шуршания и глубоких влажных вдохов. Ей стоило больших трудов заставить себя не вздрагивать от каждого шелеста. От ощущения надвигающихся теней ее так и подмывало обхватить себя за плечи и сжаться. Или пуститься наутек.
— Все хорошо? — раздался над ухом шепот Чана. — Да.
Она услышала, как он медленно вздохнул, и подумала, как много выдал ее односложный ответ. Как долго они просидели на корточках у поваленного дерева? Час? Два? Она уже давно потеряла ощущение времени. Здесь не было ни луны, ни неба, только черное покрывало над головой, испещренное еще более черными пятнами покачивающихся на ветру крон деревьев, ветви которых жалобно поскрипывали и издавали скорбные стенания. Ей это напоминало каких-то диких животных, попавших в ловушку. Она не разговаривала и не двигалась. Старалась сидеть как можно более неподвижно. Холод пробирал до костей. Лишь тепло Чана просачивалось через пальто ей на руку, и она сосредоточилась на нем. Когда она начинала задумываться о том, что должно было произойти, ее бросало в дрожь.
— Тебе страшно? — Ухом она ощутила влажное дыхание Чана.
— За себя — нет.
— За отца?
Она кивнула. В темноте он не мог этого видеть, но Лида не сомневалась, что он почувствует ее движение.
— Если мы ничего не сделаем, он наверняка погибнет.
— Я знаю.
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить его.
— Я знаю.
— Но вначале я буду защищать тебя.
Неожиданно он замер, точно окаменел, и Лида поняла, что его обостренные чувства уловили нечто, чего не услышала она. Через пятнадцать секунд она увидела. Микроскопическое пятнышко света. Где- то очень далеко. Оно приближалось, мелькая между деревьями. Расстояние до него было еще слишком большим, чтобы слышать какие-то звуки, но они оба сразу поняли, что это. Конвой грузовика. Сердце Лиды заколотилось, нагоняя горячую кровь и адреналин в замерзшие конечности. Она была готова двинуться, но рука Чана опустилась на ее бедро, удерживая на месте.
Сегодня будет трудно. Прижимаясь спиной к металлической стенке, Йене сидел на скамье в кузове грузовика, глаза его были закрыты. Так он отгонял от себя темноту. Грузовик грохотал, его мощный мотор натужно ревел на изборожденной колеями дороге, колеса скользили по снегу и льду. Все это тревожным эхом отзывалось в голове Йенса, но он не позволял волнению захватить себя.
Сегодня будет трудно, насчет этого у него не было иллюзий, но он привык к трудностям. Йене уже и забыл вкус простоты, и мысль об этом расстроила его. Чтобы перестать об этом думать, он представил себе огромный дирижабль во всем его великолепии. Серебристый блеск циклопических боков в безоблачном небе, хитросплетение рассчитанных и скрупулезно воссозданных им внутренних балок и перекладин, эту сложнейшую паутину внутри гладкой оболочки. Он позволил себе улыбнуться. Последний месяц оказался хорошим, даже лучше, чем он мог себе представить. В его жизни опять появилась дочь. Он видел ее. Он видел Лиду воочию, своими собственными глазами. Но даже это принесло с собой печаль, острую, пронизывающую боль, потому что встреча с ней напомнила ему о потере жены, Валентины.