Алексей вдавил педаль, машина подлетела к Чану. Тот успел бросить в салон Лиду и сам заскочил внутрь, когда остатки стены посыпались вниз. Ветровое стекло рассыпалось. Брезентовая крыша разорвалась, когда горящая балка упала на нее сверху и, пробив, грохнулась на пустое переднее пассажирское место. Искры и пылающие обломки посыпались на капот.
— Йене! — бешено заорал Алексей.
За его спиной на пассажирском сиденье Чан, державший Лиду так, словно не собирался ее отпускать никогда, пробормотал:
— Попков.
Алексей выпрыгнул из «НАМИ» и отыскал обоих. Попков лежал, наполовину высунувшись из-под носа машины, куда его забросило взрывом. Шасси спасли его, лишь на задней стороне голени у него кровоточил длинный порез. Тело Йенса Алексей обнаружил среди языков пламени. Половина головы его была сметена, грудную клетку и конечности размозжили горящие деревянные обломки. Волосы тлели. Тут грянул еще один выстрел, на этот раз пуля угодила в машину, потом послышались крики, но Алексей не мог пошевелиться. Он смотрел на изуродованное лицо мертвого отца и не мог уйти. Только не так, папа. Не может быть, чтобы все кончилось так. Он даже не почувствовал, как очередная пуля задела его ухо.
С места его сдвинул Попков. Он просто поднял его, поднес к машине, затолкал на водительское место и выкрутил с переднего сиденья горящее бревно. Через пару секунд Алексей с тремя скорчившимися на заднем сиденье пассажирами уже быстро ехал в сторону ворот. Когда его остановил караульный, он страшно выругался и ткнул ему документы Малофеева.
— Убирайся с дороги, идиот! Я должен срочно сообщить полковнику Тарсенову, что у вас тут творится. Черт, кругом безалаберность!
— Есть, товарищ полковник.
Ворота быстро распахнулись, и перед ними открылся лес. Алексей ехал лишь до тех пор, пока комплекс не скрылся из виду. Потом резко затормозил и развернулся к пассажирам.
— Как она?
Чан не ответил. Но он что-то негромко и монотонно напевал, и звучало это, как причитания по умершему. В углу, скрючившись, сидел большой казак. Он молчал, и по его почерневшему липу текли слезы.
— Не умирай, — услышала она сверху, с каких-то очень-очень далеких высот.
Эти слова были как тончайшие снежинки, которые тают, не успев прикоснуться к коже. Но они не были мягкими.
— Не умирай, любимая.
Слишком поздно. Разве ты не видишь? Я уже умерла.
Не существовало ничего: ни мыслей, ни желаний, ни красок, одно сплошное небытие. Безграничная пустота. Но если быть мертвым — это и есть такое небытие, какой тогда смысл в жизни? И что случилось с будущим, которое она запланировала? Продолжает ли оно существовать? Будет ли оно продолжаться без нее? В пустоте внутри нее сгустился образ Чана, который будет продолжать жить, который возьмет себе китайскую жену, у которого будут дети, ясноглазые дети-коммунисты. И все это без нее. Будет ли он плакать? Будет ли он помнить? Самое странное то, что даже в смерти ей всем сердцем хотелось, чтобы он был счастлив.
Но счастлив с ней.
— Вернись ко мне, моя девушка-лиса. — Слова опустились на нее медленно, но они впивалась в нее, как иголки, и не давали ей покоя.
Нет, дорогой мой, уже слишком поздно. Она почувствовала, что опускается все ниже, ниже, летит, кувыркаясь, в пустоту, чернота которой проглатывает ее, высасывая из нее весь свет, пальцы разжимаются, отпускают. Боли нет. Нет уже даже образа Чана. Осталась только пустота. Все кончено.
— Вернись, Лида, или я спущусь за тобой и вытащу тебя оттуда своими руками.
Нет. Оставь меня в покое.
Что-то сжало ее, начало трясти, пока она не почувствовала, как стучат ее зубы.
Зубы? Разве у нее могут быть зубы, если она умерла? Черт возьми, но ведь когда ты умираешь, от тебя должна оставаться только душа! Хм… Зубы. Это означало, что какая-то часть ее все еще была жива. Неимоверным усилием воли Лида впилась ногтями в стену черноты и почувствовала, как ее тело резко дернулось, остановившись. От этого заболело все. Намного легче было бы продолжать падать.
Черт! Сантиметр за сантиметром, цепляясь сначала одной рукой, потом другой, она начала медленный подъем.
Пуля. Это было первое, что она увидела, открыв глаза. Она лежала на подоконнике, гордо поблескивая на солнце, как будто ее специально натерли. Потом она увидела широкое лицо Елены. Она склонилась над Лидой. Линии вокруг ее глаз застыли, пальцы были вымазаны красным. Красная краска? Зачем это она возится рядом с ней с красками?