— Он о тебе беспокоится.
— Ему незачем.
— Я знаю.
— Ты любишь его?
— Ха! Когда ты поживешь с мое и узнаешь столько мужчин, сколько знаю я, для тебя любовь уже не будет тем, чем она тебе сейчас кажется, Лида.
— Но ты любишь его? — настойчиво повторила Лида.
Женщина ответила не сразу. Лида вытерла стекло ладонью. Украина. Ох, Лев, это же чуть ли не на краю белого света.
— Да, — наконец призналась Елена. — Наверное, я люблю этого болвана неотесанного.
Они обе улыбнулись.
— Тогда езжай на Украину. Я ему и слова не скажу о… — Она не договорила.
— А ты? Куда поедешь ты?
От этого вопроса горло Лиды сжалось так сильно, что она закашлялась, и во рту у нее появился привкус дыма.
— Швы разойдутся. Давай-ка ты ложись, девочка.
Елена довела ее до кровати, но Лида, взявшись за толстую руку, которая помогла ей лечь, не отпустила ее. Она потянула женщину к себе.
— Елена. — С напором произнесла она. — Если когда-нибудь ты сделаешь ему что-то плохое, я приеду, найду тебя и вырву у тебя сердце.
Их взгляды встретились. Светло-карие глаза впились в бесцветные, и Елена кивнула. Па — >тот раз она не улыбнулась.
— Я согласна. — Сказала она.
Лида разжала пальцы, но, заметив что-то необычное в лице женщины, какую-то скрытую тревогу, спросила:
— Что, Елена?
Ответа не последовало. Сердце Лиды забилось быстрее. Широкое лицо сделалось непроницаемым, точно на нем закрылись ставни.
— Скажи мне, Елена.
— О, черт, и зачем я тебе это говорю? Тебе нельзя здесь оставаться. Девочка. Больная ты или здоровая, ты должна уйти.
— Почему?
— Потому что сегодня они придут за тобой.
— Кто придет?
Но и без ответа ей все стало понятно. Она уже сбросила с себя одеяло и опустила ноги па пол. Мозг ее лихорадочно заработал, сердце бешено заколотилось.
— Кто придет? — эхом повторила Елена. — Эти сволочи из ОГПУ, естественно.
Склонив голову на плечо Чану, Лида сосредоточилась на том, чтобы не дать ногам подкоситься. Чан, крепко поддерживая ее за талию, долго петлял по городу, чтобы быть полностью уверенным, что за ними не следуют скрытые пеленой снега бдительные тени.
Когда, наконец, он привел ее в их тайное убежище, Лида, с трудом переступив порог, оторвалась от Чана в первый раз. Медленно и глубоко вздохнув, чтобы унять боль в боку, она стянула шапку, но, когда впервые после пожара посмотрела на себя в висевшее на стене зеркало, она покраснела как рак. Выглядела она ужасно. Часть ее волос сгорела полностью, остальные скукожились и потемнели. С ожогами на лбу она напоминала огородное пугало.
— Обрежь.
— Сначала отдохни. — Чан подтолкнул ее к кровати. — Ты совсем без сил.
— Прошу тебя, обрежь. Коротко, как у мальчика. Избавь меня от этих… повреждений.
Его черные глаза задержались на ее отражении не дольше секунды, но за этот мизерный отрезок времени она успела понять, что он увидел все ее «повреждения» до самого сердца. Он увидел пустоту, вину и страх, и ей стало стыдно. Он легко поцеловал кончики ее опаленных волос, достал из сапога острый нож и отрезал первую прядь.
— Ну как? Лучше?
Она кивнула.
— Это же всего лишь волосы. Не руки, не ноги.
Но когда он продолжил и волосы прядь за прядью полетели на пол, как сухие листья, губы Чана скорбно искривились. Он наклонился и подобрал обгоревшие медно-красные локоны, как огненные дары своим богам. Воспоминание о том, как мать обрезала тупыми кухонными ножницами свою длинную темную гриву, неожиданно всплыло в голове Лиды, и она, наконец, поняла. Поняла страстную потребность наказать себя. Поняла то чувство облегчения, которое это приносит, чувство, которое она видела в лице Антонины, когда повстречала ее впервые в туалете гостиницы.
— Чан Аньло, — прошептала она, развернувшись к нему лицом. — Скажи, что у тебя болит?
Когда он задумался, зрачки его расширились, отчего в глазах появились фиолетовые пятнышки.
— Плечи.
Она имела в виду совсем другое, и он понимал это.
— Покажи.
Он осторожно положил пригоршню волос на стул и снял куртку. Она была вся в дырах с коричневыми обгоревшими краями, и блуза его была не в лучшем состоянии. Стянув ее через голову, он повернулся к Лиде спиной.
— Красиво, — только и сказала она.
Рука ее накрыла рот, чтобы не выпустить звуки, которые рвались наружу.
— Ты умеешь накладывать мазь?
— Я настоящий специалист. У меня пальцы легкие, как пушинки, разве ты не помнишь?