Он повернулся.
— Помню. Разве такое забудешь?
— В садовом домике в Цзюньчоу, когда ты был ранен и…
Он подхватил ее обеими руками и уложил на постель.
— Тише, любовь моя, не нужно прятаться в прошлом.
Очень нежно он снял с нее всю одежду, оставив только повязку на талии, там, где пуля попала ей в бок. Несмотря на то, что рана была зашита, белый бинт был весь в красных, коричневых и оранжевых пятнах. Он поцеловал гладкую кожу на животе и укрыл девушку одеялом.
— Поговори со мной. Посиди рядом, — пробормотала она.
— Сначала выспись, а потом поговорим. — Из потертого старого кожаного ранца, который когда-то давно, еще в Китае, она подарила ему. Чан достал маленькую бутылочку с мутной жидкостью и капнул ей на язык. — Теперь спи.
Но Лида с трудом поднялась с подушки и села.
— Сначала смазать ожоги, — сказала она и выставила руку.
Он не стал спорить. Из ранца появился глиняный горшочек. Лида усадила Чана на кровать, сама села у него за спиной на колени и размазала густое вещество по пальцам. Как и было обещано, легкими, как пушинки, прикосновениями она втерла мазь в жуткие ожоги у него на плечах. Лида не стала спрашивать, что было их причиной. Упавшая горящая балка? Огненный взрыв? Теперь это не имело значения. Мазь издавала странный запах, запах незнакомых ей растений, от которого щипало в глазах и тяжелели веки. Лида поцеловала чистую здоровую кожу посредине спины, но, прежде чем она успела открыть рот, чтобы сказать Чану, что он — самый терпеливый мужчина на всем белом свете, прежде чем какие-то слова собрались у нее на языке, она уснула.
Когда она проснулась, было темно. Ночное небо пялилось в окно и гремело стеклами, пытаясь проникнуть внутрь. Лида ощущала вокруг себя тепло Чана, но сразу поняла, что он не спит. Отдохнув, она почувствовала, что набралась сил, поэтому приказала легким дышать неглубоко и ритмично, чтобы казалось, будто она все еще спит. Она не была готова к тому, что ждало ее впереди. Потеря отца согнула что-то внутри Лиды, и она горевала по нему и по мечте, которая погибла вместе с ним. Лида вдруг почувствовала, что у нее мокрые щеки, и это ошеломило ее. Она что, плакала во сне? Долго она лежала так, свернувшись и прижимаясь к Чану спиной (час, может дольше), не желая торопить миг расставания. Она впитывала в себя каждую секунду, запоминала в точности, каково это — чувствовать его руку у себя на бедре, ощущать его дыхание на шее и как это дыхание заставляет тончайшие нервные окончания на спине трепетать от удовольствия.
— Когда ты уезжаешь? — наконец произнесла она в темноту.
Он не ответил, лишь крепче прижал руку.
— Когда? — снова спросила она.
Чан сел и зажег свечу, стоявшую на столике рядом с кроватью. Тени, черные и исковерканные, такие же уродливые, как ее страхи, заплясали по комнате. Он прислонился затылком к грязной стене и устремил взгляд на дверь. Не на нее.
— Тебе нельзя здесь оставаться, — сказал Чан. — Тебя ищут, и ты должна уехать.
— Я знаю. Хотя теперь мне кажется, — улыбнулась она, глядя на его профиль, — что со своей короткой стрижкой я могу стать такой же уличной крысой, как Эдик, и работать на воров. Воровать я хорошо умею.
Лида почувствовала, как он внутренне содрогнулся. Чан прикоснулся к ее обрезанным волосам. Похоже, крысы уже побывали здесь.
Она засмеялась и увидела, что это обрадовало его.
— Сильно болит? Может, надо еще…
— Тсс! — Лида приложила палец к его губам. — Мне совсем не больно.
Повернувшись, он поднял бровь.
— Еще настойки?
— Нет, я хочу, чтобы у меня была свежая голова. Нам нужно поговорить.
Он нежно привлек ее к себе и прижал к обнаженной груди. Они долго пролежали так, оттягивая начало разговора, потому что понимали: сейчас что-то изменится.
— Тебе нельзя здесь оставаться, — снова сказал Чан.
— Так давай поговорим о том, что делать дальше. Это то, о чем я думала и ради чего работала. Наше будущее.
Он негромко хмыкнул.
И все же ты рискнула этим всем ради отца.
Она ничего не сказала, только погладила его подбородок.
— Спроси меня, — сказал он.
— О чем? — Но она и сама догадывалась.
— Спроси меня. — Он поднял ее подбородок и повернул голову так, чтобы видеть ее глаза. — Спроси меня еще раз.
— Нет.
— Тогда я спрошу сам. Согласен ли я уехать с тобой в Америку?
Она перестала дышать.
— Лида, любимая моя, мой ответ — нет.
Она не вздохнула, не заплакала, не попыталась заткнуть эти слова ему обратно в глотку, хотя все это ей захотелось сделать. Долгое время она, молча, рассматривала его лицо, а потом спросила: