Седьмое. Контрпродуктивно и даже комично в этой ситуации продолжать членство России в Совете безопасности ООН. Либо СБ должен снова заработать, и тогда югославская ситуация невозможна. Либо необходима новая система международного права и международной безопасности, к созданию которой нужно немедленно приступать.
Восьмое. Мы понимаем, что в ответ на перечисленные здесь меры найдется кому пытаться дестабилизировать Россию. Поэтому категорически нельзя повторять националистических ошибок Милошевича. Новая стратегия нашей страны должна быть стратегией единства и равноправия народов.
Девятое. Нам нужны "щели" в почти неизбежной международной изоляции, связанной и с разрывом отношений с международными финансовыми институтами, и с политической конфронтацией с наиболее упертой группой членов НАТО. Эти "щели" получить возможно, поскольку мир в целом далеко не безумен и далеко не един. Эти "щели" надо будет получать быстро и любой ценой. Иначе – крах реальной мобилизационной модели неизбежен.
Таковы в принципе самые минимальные параметры возможной новой национальной стратегии. Если ее нет, то все сведется к уже описанным красивым жестам после выпрыгивания из бочки с дерьмом с вожделенными "арбузами" в руках. То есть к фарсу. Еще раз подчеркнем: конфронтационный фарс в интересах США и НАТО тоже возможен. Будем в этом смысле бдительны!
И последнее. Сильный жест слабого человека – очень опасен. Но еще опаснее сильный жест тупого, хотя и не слабого, человека. Этот жест опасен тем, что он "ловленый". И тем, что эта "ловленость" заведомо предполагается и даже планируется. Поэтому все время нужно понимать неизбежность наличия расставляемых стране ловушек и срочно учиться их выявлять и обходить.
Благодарим за внимание.
16.09.1999 : Владимир Путин как олицетворение и шанс определенной политстратегии
Сергей Кургинян
Доклад опубликован в журнале "Россия XXI". 1999. #4
Введение
Начало военной кампании на Северном Кавказе в 1994 году знаменовало собой первую попытку победившего в 1991 году российского либерального модернизационизма выйти за рамки той дряблости и антигосударственности, которая была свойственна этому направлению в предшествующий период. Тогда же (да в общем-то и еще ранее) я обращал внимание на то, что рано или поздно победившие в 1991 году демократы начнут раскалываться на два лагеря – демократов-ликвидаторов (по-прежнему ориентированных на последовательный демонтаж государства) и демократов-государственников (действующих по логике "попала нам в руки власть над таким государством – зачем тогда это государство рушить? Оно ведь наше!").
Нечто подобное происходило и с большевиками, которые шли под лозунгом развала империи, получив ее огромные обломки, стали "чесать репу" и думать, зачем это все дальше разваливать, а в итоге создали одну из самых крупных империй в мировой истории. Так что подобный процесс в общем-то был легко предсказуем. Однако все оказалось на порядок сложнее. Хотя в действительности указанный раскол и произошел, как было предсказано, но тип раскола, его структурно-функциональные особенности – все это было подвергнуто очень непростым "политическим модуляциям". Эти модуляции тоже были, кстати, предсказуемы и предсказаны. Причем на основании достаточно простых умопостроений. Схематически их можно представить следующим образом (см. схему 1.)
В 1994 году войну в Чечне начали как бы либеральные силы (С.Шахрай и другие). В войне участвовали фигуры, достаточно прочно связывавшие себя с либерализмом и модернизационизмом как минимум на публичном уровне (С.Степашин, С.Савостьянов, Ю.Батурин и т.п.).
Войну в Чечне продолжили силы, более резко тяготеющие к почвенным, а не либеральным настроениям с разной степенью недоброкачественности и двусмысленности этой самой рекламируемой ими почвенности (П.Грачев, М.Барсуков, А.Коржаков и др.)
Продолжив эту войну и превратив ее из войны демогосударственной (якобинской) в войну, претендующую на почвенную погромность (бей этих черных, а потом и тех, кто стоит за ними в Москве!), данные силы крайне важную для России войну, мягко говоря, проиграли. Они растворили ее в собственных играх, экономических торжищах, клановых хитросплетениях. Фактически они стали заложниками неовизантийской политики Бориса Ельцина, который сначала создал из Чечни некий "сливной бачок", а потом последовательно топил в нем массу ненужных ему фигур (вплоть до генерала А.Лебедя).
Что касается указанного героя Хасавюрта, то и он, и Виктор Черномырдин, ставший на путь переговоров с Шамилем Басаевым, знаменовали собой некие альтернативы и демократам-государственникам, и почвенникам разной степени недоброкачественности (притом, что демократы-государственники и эти самые квазипочвенники запутались в собственных переплетениях, в изгибах той политики, которая сплела их в некую "партию войны").
Поражение в первой кавказской войне было для России чрезвычайным именно по своим стратегическим долговременным последствиям. Поразительным образом – именно проиграв эту войну, Россия лишилась любого приемлемого шанса на построение какого-либо евразийского проекта. Ислам уже не хотел никаких паритетов с Россией, которая не сумела дать отпор даже Чечне как микрочастице великого исламского мира.
Оговорим сразу же, что никакая новая победа России, даже если она возможна, не изменит этого фундаментального обстоятельства, ибо речь здесь идет о процессах, принципиально необратимых.
Поражение в первой кавказской войне, далее, обнажило все двусмысленности националистического почвенного движения, выделив в нем, помимо прочего, еще и особую разновидность националистов-ликвидаторов, выступающих за отделение Кавказа и фактический переход от России (всегда имперской страны) к Руси (без каких-либо гарантий стабильности данного крайне проблематичного образования в начиненном страшными макроконфликтами XXI столетии).
Схема 1.
Что такое "феномен Владимира Путина"
Поражение в первой кавказской войне, кроме всего прочего, обнажило творческую несостоятельность существующего коммунистического движения, барахтавшегося между банальным "держимордством" и капитулянством и вообще оказавшегося глубоко пассивным началом, неспособным ответить на судьбоносные вопросы России в XXI столетии.
Поражение в первой кавказской войне, наконец, продемонстрировало нам то, что представляет собой блеск и нищету нынешнего виртуозного неовизантийства и главного носителя этой политической культуры – президента Бориса Ельцина. Сумев стать одновременно зачинателем войны и главным "кровопивцем", а также ее завершителем и главным замирителем, дистанцировавшись и от Грачева, и от Лебедя, от этих полярных фигур данного процесса, выиграв выборы в беспрецедентных условиях, Борис Ельцин одновременно показал, что потенциал любой игровой политики ограничен. Что эта политика не может быть состоятельной в условиях ведущейся против России крупной мировой игры. Нынешние крики Ельцина о "негодяе Клинтоне" и полном ядерном потенциале РФ, а также о "друге-товарище Цзян Цземине" (гораздо более заинтересованном, как все понимают, в крупных инвестициях США, чем в объятиях крайне непопулярного президента распадающейся страны) только подчеркивают все сильные и слабые стороны этого самого постсоветского византизма.
После переговоров Черномырдина с Басаевым в 1995 году и всего, что за этим последовало, я написал статью "Если не империя, то ничто", разобрав в ней все встроенные в нынешний российский национализм "ограничители", "парализаторы", "блокаторы" и т.п. За прошедший период это представление об альтернативах российского бытия только окрепло. При этом под империей я, разумеется, понимаю не империю колониальную по типу Британской (время таких империй, действительно, в прошлом), а империю универсальную, то есть объединяющую народы в поле сильной мировой идеи.
Имея собственные представления об этой идее, о перспективах гуманизма в XXI столетии, о тех барьерах, которые предстоит брать человечеству на ближайших исторических рубежах, я никогда эти представления не ставил в качестве высшего приоритета. Мое личное дело – разрабатывать подобные "вещи", строить отношения с другими на почве подобных идей, вырабатывать те или иные идеологические приоритеты и ориентиры. Я никогда не забывал, что эти приоритеты и ориентиры должны существовать где-то, в каком-то конкретном пространстве, которое еще надо суметь отстоять. В этом смысле либеральный империализм для меня как для носителя тех или иных идейных приоритетов внутренне чужд. Но суперприоритет для меня – сама Россия. Если она есть, в ней может происходить та или иная борьба идей. Но если ее нет, все наши идейные заморочки – это просто мелкотравчатые богемные тусовочные развлечения. Являясь самодостаточным субъектом, Россия одновременно является еще и инструментом для каждого, у кого есть крупная идея. Нет России – откуда возьмутся средства для того или иного решения затронутых мною проблем XXI века (гуманизм, барьеры и пр.)?