Чем тверже мы стоим на этой позиции, тем категоричнее мы должны быть в одном-единственном вопросе. В вопросе о том, что касается ущерба, наносимого самой властью устойчивости и целостности страны. Ибо альтернатива необязательно в том, власть или распад. Точнее, альтернатива именно в этом почти всегда, но не всегда. Мы наблюдали особый тип власти – "ликвидком". Мы видели, как сама власть рубила государственные опоры, начиная с 80-х годов прошлого века. Мы не можем забыть об этом. Мы, дети страшных лет конца СССР.
Чудовищные процессы, запущенные тогда и резко подстегнутые так называемыми радикальными реформами начала 90-х годов, лишь набирают обороты. Пагубные тенденции не переломлены. В этих условиях моральная критика власти вообще комична и бессодержательна. А иногда и очень двусмысленна. Увы, Бурцевы нашей больной современности – чаще всего Азефы по совместительству.
Смешно в одно и то же время констатировать общий регресс и криминализацию и сосредоточенно рассматривать пятнышки на отдельных мундирах. Это напоминает юридическую лекцию в общаке или моральную проповедь в борделе. Моральные инструменты в наше время чаще всего используются внеморальными бандами для достижения антиморальных целей. Так и живем.
В 1991 году СССР распался. Все, кто говорит, что это произошло бескровно, нагло и грязно врут. Страна потеряла за 15 лет 10 миллионов человеческих жизней. И это доказано всеми данными, включая статистику ООН. Если количеством потерянных жизней измеряется преступление перед человечеством, то все произошедшее – вполне повод для Нюрнберга. Но еще страшнее, что весь этот гнойно-кровавый блуд был абсолютно лишен трансцендентального, исторического оправдания. Кровь лилась не во имя нового, как во время Великой Французской или Русской революций, а во имя удовлетворения разнузданных животных инстинктов.
После 1991 года страна оказалась во власти этих инстинктов. Они могли доконать страну и превратить большую кровь в нечто несоизмеримо большее. И они могли быть использованы для минимизации зла. Для того, чтобы ввести зло в какие-то рамки. Не преодолеть его, не исправить. А как-то перенаправить, что ли. Никакие позитивные цели в этом бедламе ставиться не могли. Выбор был между "ужасом" и "ужасом-ужасом", как говорят в анекдоте.
Короче, с 1991 по 2006 год РФ не распалась. Она ужасно трансформировалась. Эти трансформации беременны распадом. Но распада как такового нет. А он мог быть. Страна шаталась, накренялась, но не падала. Она гнила изнутри, но не развалилась. И в той же степени, в какой ответственность за распад 1991 года лежит на всем (подчеркиваю – на всем) властвовавшем в ту пору субъекте, заслуга недораспада России (по сути, единственная заслуга) лежит на субъекте (или субъектах), исполнявшем власть после 1991 года. Это весь их скромный позитив. Выдумывать по этому поводу что-то еще (свобода, национальное возрождение, процветание, переход к нормальной жизни от коммунистического безумия) бессмысленно и некрасиво. Но и игнорировать позитив "недораспада" тоже политически безответственно.
Между тем еще не вечер. Угроза распада не в прошлом только, а в будущем. На весах наших оценок по-прежнему альтернатива: "деструкция или …" Называйте это второе, как хотите. Не-деструкция, не-додеструкция… Кому-то такая шкала оценок покажется унизительной и смешной. Что ответить? "Как умереть хочешь – сразу или помучиться?" Герой фильма отвечает: "Лучше помучиться!"
В недрах печальной, но необходимой шкалы оценок размещены все сомнительные и минималистские возможные позитивы этой власти, власти периода 1991-2006-го. Подчеркну: все возможные позитивы всех возможных модификаций этой власти. И довольно об этом.
Наличие этих странных, парадоксальных очагов позитивности не только не избавляет нас от критических обязанностей, но и, напротив, взыскует к критике, как никогда ранее. Но качество этой критики не может быть оторвано от качества переживаемого момента. Любой сдвиг в сторону "ликвидкома" должен обозначаться и обсуждаться. Любая патетика – отвергаться. Как сказали греки по поводу одной религиозной проповеди: "Об этом поговорим после".
Такова задаваемая мною система координат. Кто хочет – может следить за тем, как я в ней выстраиваю оценки и провожу траектории. Кто не хочет – может найти другое место, где будут либо поносить, либо восхвалять. Для меня моя система координат носит абсолютный характер.
Часть третья. Всегда ли можно спасти порядок?
Итак, по вышеназванным причинам мы хотим спасти порядок, коль скоро это возможно. Но насколько это возможно? Всегда ли можно спасти порядок? И в чем вообще онтологическая ценность порядка? Почему его надо спасать? Ведь не во имя порядка как такового!
А также – что ему, порядку, противостоит? И почему нам это противопоставление кажется столь метафизически однозначным?
Без ответа на эти, казалось бы, абстрактные вопросы мы ничего не поймем в конкретной политике.
Есть люди, для которых "жизнь в хаосе" – это норма. А также, говоря современным языком, "кайф". Эти люди толкутся на площадях, как бы соучаствуя в так называемых революциях. "Оранжевых" или любых иных. Они не творят эти революции. Они их нюхают, как кокаин, и кайфуют.
Среди этих людей есть и интеллектуалы. Они в два счета подведут базу под этот "кайф". Расскажут про "энергийность Хаоса" или про "созидательность Карнавала".
А если это вдобавок так называемые левые интеллектуалы, то они еще и уязвят. "Культ порядка", Бисмарк, "революция ненавистна, как грех"… Одним словом, охранительно-консервативный синдром.
Эти иронизаторы, конечно же, знают, что все намного сложнее. И их ирония – не по делу. Они знают, что революция не купается в Хаосе, а этот (чаще всего не ею созданный) Хаос усмиряет, дисциплинирует.
Этот вихрь, от мысли до курка,
И постройку, и пожара дым
Прибирала партия к рукам…
Это Маяковский.
А те, кого оставил он,
Страну в бушующем разливе
Должны заковывать в бетон…
А это Есенин, поэма "Владимир Ильич Ленин".
"Революция как любовь. Горе тому, кто этого не понимает". Ромен Роллан.
И он же: "Упаси нас Бог отречься от революции".
Историческое творчество, мечта о гармонии, о совершенном ПОРЯДКЕ (порядке же!), мечта, накаленная до социально-коструктивистской утопии и подкрепленная технологиями социального конструирования… Но ведь конструирования же, а не постмодернистской деконструкции… Восхождение человека и человечества, прохождение сквозь горнило исторических испытаний во имя очищения и новой жизни – вот что такое революция.
Отречься от этого, занять глухую оборонительную позицию было бы и политически близоруко, и нравственно омерзительно. Но еще омерзительнее толочься на площадях, купаясь в Хаосе. Еще омерзительнее – революционная фраза, оторванная от революционного творчества и превращенная в питательный бульон для этого самого Хаоса. И плюс к этой отрицательной метафизике – пошлая политическая прагматика.
"А ну как Хаос избирательно долбанет по моему конкуренту, а не по мне? А ну как он меня на новые карьерные рубежи выведет?"
Выведет, выведет! Держи карман шире!
Настоящий революционер – еще больший противник Хаоса, чем так называемый "охранитель". И так же, как охранитель, такой настоящий революционер грезит порядком. Только другим.
Современные апологеты Хаоса (ну, конечно же, "управляемого", а как же иначе!") всегда ссылаются на Илью Пригожина и его последователей. Что ответить? Что пригожинский "порядок из хаоса" не последнее и не безальтернативное слово в современной науке? Что дихотомия "энтропия (хаос) – порядок" не исчерпывает противоречий даже на уровне так называемого естественнонаучного, субъект-объектного описания? Конечно, и об этом надо говорить. А в стране, спасение которой напрямую связано со способностью погрузиться в концептуальную глубину и извлечь оттуда необходимое, может быть, об этом надо говорить в первую очередь.