Но, предположим, я заблуждаюсь. Всегда надо самого себя окорачивать. Иначе чувство меры теряется, а это очень опасно. Даже если на самом деле есть тормоз и газ, то надо понимать, чем тормоз и газ в политике (оперирующей социальными системами) отличаются от тормоза и газа в системах механических, а не социальных (поезде, автомобиле и пр.).
В системах социальных тормоз и газ – это не детали. Это профессиональные сообщества или группы по интересам. В любом случае, это люди. И отношения между людьми. И многое другое. Механический тормоз, как и механический газ, не имеет собственной воли. А политический тормоз волю имеет. И потому вступает в острый конфикт с политическим газом. Если партия (клан, корпоративная группа), связывающая свои интересы с торможением, сильнее аналогичного социального сообщества, заинтересованного в том, чтобы водитель нажал на газ, водитель нажмет на тормоз. В противном случае – он нажмет на газ.
Есть и еще одно, очень неочевидное, но очень важное обстоятельство. Во всех этих коллизиях со средствами передвижения фигурирует не только техническая инфраструктура (газ и тормоз как механизмы), но и энергия. Чтобы затормозить или дать газ – нужна та или иная энергия. А энергия – это штука непростая. И ею надо заняться отдельно.
Часть восьмая. Тормоз и газ под особым (энергетическим) углом зрения
Представьте себе, что неуправляемое скольжение по наклонной плоскости (которое пассажирам должно быть представлено как управляемое передвижение, то есть путешествие) длится не сутки и не неделю, а многие годы. Что на какие-то периоды средство передвижения вообще замирает. Что параллельно с этим меняется время года, меняются климатические условия. И для пассажиров (равно как и для водителей) средство передвижения превращается в средство проживания, то есть в дом.
В качестве крайней метафоры этого типа представьте себе некий дом в виде остановившегося автобуса или вагона. А что? Автобус со снятыми колесами, оставленный на каком-нибудь пустыре, очень часто является удобным домом для привилегированного бомжа. В автобусе есть если не печка, то хотя бы стены и крыша над головой. Это не то же самое, что мерзнуть на лютом холоде или мокнуть под проливным дождем.
Итак, вы уже расположились в этом бывшем средстве передвижения как в средстве проживания. Но еще продолжаете делать вид, что это средство передвижения. В чем и состоит суть переходного периода. Вы даже собираетесь перейти из него в новую фазу. И готовите для этого теоретическое, в том числе, оправдание. Вы, например, должны доказать, что покой лучше, чем движение. А значит, переоборудование автобуса в средство для привилегированного бомжевания – это не хухры-мухры. Это не результат потери (или кражи) колес. Это не уступка конкурирующим компаниям, организующим перевозку иных пассажиров. Это провиденциальный выбор!
Переходя от автобуса к социальным системам – что мы имеем? Мы имеем необходимость теоретического (идеологического, публицистического) "наезда" на всякое движение вообще. Поскольку речь идет о социальных системах, то "наезжать" требуется на социальное, то есть историческое, движение. На историю как таковую. На прогресс. При этом расположившимся в бывшем средстве передвижения бомжам надо доказать, что их отказ от каких-то там, понимаешь, поездок есть мудрость. А на кого опереться в таких доказательствах? Есть ли тут абсолютный авторитет? Он есть, и он достаточно общеизвестен.
Абсолютным авторитетом в вопросе о таком "отказе ехать" является не кто-нибудь, а Платон. Есть масса вопросов, в которых я не просто не согласен с Карлом Поппером. Я во всех этих вопросах Поппера считаю и врагом, и клеветником. Это касается, кстати, не Маркса (есть соблазн интерпретировать такое отношение к Попперу как приверженность марксизму). С Марксом Поппер как раз обращается нормально. То есть уважительно и критически. То, что критически, – так ради бога. На критику можно ответить критикой критики. Главное, что уважительно.
А вот та экстремальная неуважительность, которую Поппер активно использует в псевдодискуссии с Гегелем или тем же Платоном, – это уже другое. Это инквизиция, психологическая репрессия, "Вышинский наизнанку" – как хотите. И это то, что наша интеллигенция потом с отвратительной, подражательной активностью использовала в борьбе с "совком" и "совками".
Но нельзя, чтобы те или иные чувства (например, законное, как мне представляется, отвращение к такому тону и таким средствам полемики) мешали разуму видеть "точки истины" в любом потоке агитпроповских восклицаний. Когда Поппер (уважающий Платона все же больше, чем Гегеля, хотя и меньше, чем Маркса) говорит о сверхзадаче Платона, он, безусловно, прав. И не один он об этом говорит. И сам Платон, по большому счету, такой сверхзадачи не скрывал от тех, кому адресовал свои интеллектуальные мессиджи.
Сверзадача Платона была проста, как апельсин, и одновременно невероятно сложна. Коль скоро "золотой век" все равно позади и любое дальнейшее движение есть движение в сторону от "золотого века", то есть отпадение и ухудшение, то… То надо прекратить движение вообще! С помощью чего? С помощью государства!
Если для кого-то государство – это автобус, движущийся по дорогам истории к некой провиденциальной цели, то для Платона государство – это автобус без колес, превращенный (причем активно превращенный) из средства передвижения в дом на свалке Истории. И вдобавок окруженный всеми возможными защитами. А ну как кто-то попытается приделать этому автобусу колеса и заставить его снова того… би-би…
Кто-то скажет мне, что в эпоху Платона не было автобусов… Соглашусь. И дружески посоветую этому "кому-то" отныне читать не меня, а другого автора, с менее буйным воображением. Засим продолжу.
Как сделать, чтобы автобус перестал двигаться? Его надо лишить энергии. Это и есть главная идея Платона. Для любителей исторической строгости сделаю скидку и предположу, что Платон хотел не слить бензин из двигателей автобуса (самолета, ракеты), а выпрячь лошадей из исторического возка. В любом случае, главный враг Платона – энергия. Имеется в виду историческая энергия. Энергия, способная включить двигатели и начать движение.
Вскоре мы уже сможем возвратиться от метафор к теоретическим обобщениям. И что ракета, что возок – нам станет уже неважно. А пока продолжу рассуждать с опорой на метафорическую диалектику.
Предположим, что вы бомж. И живете в автобусе. И точно знаете, что никуда он двигаться не будет. Предположим далее, что вам не так важно этот автобус продолжать раскрадывать (дербанить). Вам просто хочется не превращаться из привилегированного бомжа в автобусе в обычного жалкого бомжа на улице. Как вы себя в этом случае поведете? Вы же понимаете, что у автобуса когда-нибудь крыша прохудится. Что днище ржавеет. И что, вообще, автобус – не дом, а нечто совсем другое. Ну, обосновали вы, что он – дом. Ну, раскритиковали движение вообще (по принципу "виноград зелен"). Дальше-то что? Как вам этот автобус сберегать в качестве псевдодома?
Вам надо охранять его от энергии. Поскольку любая энергия этот псевдодом может только расшатать. Если вдобавок вы уже видели, как энергия разваливает огромные (и любимые вами, в чем я солидарен) автобусы… Видели, как эти вопящие толпы с их "Мы ждем перемен!" растаптывают идеальное во имя животной страсти к обретению новой и якобы более полноценной кормушки… Тогда, являетесь ли вы Платоном, который на все это смотрит из своего аристократического дома, или, например, зампредом КГБ СССР… или кем-то еще… вы все равно можете заглотить наживку исторического платонизма. И возненавидеть не данную конкретную скотскую форму исторического (а на самом деле контристорического) движения, а историческое движение как таковое.
И это, конечно же, соблазн. Капитуляция под видом охранительства. Аристократ эпохи Платона, русский помещик-феодал эпохи заката великой империи, поздний советский номенклатурщик, "эрэфовский" псевдоконсерватор… Все они боятся энергии. И относятся к ней как к чему-то греховному (вспомним уже упомянутое бисмарковское: "Революция ненавистна, как грех").
Есть ли при этом в таких людях нечто сильное? Безусловно. Сила их в том, что они любят форму. И понимают: их форма дряхлая. Введение в этот сосуд любой энергии заведомо разбивает сосуд. Отсюда любовь к сосуду автоматически превращается в ненависть к энергии.