Мы гуляли по обширному парку, обнесенному, как мы случайно выяснили, оградой с высоковольтным проводом. Мы смотрели на небо, с которого смотрели на нас чисто вымытые светила. Мы смотрели на землю, которая рождает изумительные странности — необыкновенно красивые деревья и ни на что не похожие цветы. Мы ездили на велосипедах, мы ходили на лыжах (я не вру, не вру! — были такие приспособления в прохладном, но теплом спортивном зале). Мы играли в теннис! Умел играть, и то совсем немного, один только глупый Коля Чебулин, но мы играли в теннис! Все четверо! Двое на двое!
И мы пили! Вот это настоящая правда! Мы пили от просыпа до заката! Потому что напитки всех видов были и на столах, и в буфете, и в холодильнике каждого номера. К концу вторых суток мы, с трудом связывая слова и облизывая все время пересыхающие губы, обвинили друг друга в том, что мы друг друга разлагаем. Светила полная луна. Вечер был прохладный. И Кретинин демонстративно, сильно размахнувшись, забросил в кусты опустевшую бутылку — какую по счету за этот день, вспомнить было нельзя.
На следующее утро мы собрались все вместе у Ильи. Собрались сразу после завтрака, чтобы работать до полуночи. Нужен гимн! И нужна фамилия автора. Любая, но не Кретинин. Все ясно! Исполняйте! Время пошло!
Мы не могли! Вот в чем вся соль… весь перец… вся подлинность этой истории… мы — ничего — не — могли!
Савелис поначалу верховодил и, казалось, был в ударе. Острил, поддевал всех. Когда заметил, что дело не двигается и все какие-то сонные, сам предложил принять по холодненькому пиву, а потом и по малой дозе. Долго спорили, что открыть — джин, виски или водку? В конце концов кидали жребий, и выпало на виски. Но потом открыли и джин, потому что у Кретинина была жажда и он все равно уже открыл тоник. А Чебулин принес от себя водку и боржоми. Потом обедали внизу с красным вином. Савелис не пьянел, а становился все более остроумным и разговорчивым. А мы трое мрачнели — сами чувствовали. После обеда, затяжелев, опять сидели у Савелиса. Он сказал, что мы ему надоели, и стал без конца звонить по телефону — прямо подряд по своей записной книжке всем знакомым. Всех разыгрывал, представляясь то телевидением, то Советом Министров, хохотал, описывал наше житье, божился, что все правда, и орал в трубку, чтобы немедленно приезжали проверить.
Связь у нас была через коммутатор, и женский голос исправно давал линию. Но вечером, когда Савелис сорвал с аппарата трубку и бодро крикнул: «А ну-ка, дайте город-городок!», ему ответил мужской голос: «Спит город. И тебе спать пора».
— Не спится, дорогуша, а у меня таблетки нет снотворной, — еще шутил Савелис.
А голос сказал серьезно (мы это слышали):
— Хочешь, я тебя без таблетки уложу? — И пошли сигналы отбоя.
Савелис вдруг скис. Как-то странно и сильно испугался. И опомнился.
— Давай, Юра, — сказал он Кретинину, — давай за дело. Кто подпишет — без разницы. «Сеюки» подпишет и… с концами. Возьмем псевдоним — Андрей Сеюки — и порядок. Но стих твой… чего там, стих твой! Так что давай варианты.
Кретинин, надо сказать, все эти дни в санатории был мрачен и молчалив. Шуток не принимал, на подколы огрызался.
— Мой вариант ты знаешь, — угрюмо сказал Юра. — А если автор Сеюки, то и давайте ваши сеюкины варианты.
— А-а-а! — протянул Савелис. — Будем крутыми? Давай! Можно и так. Вот бумага, вот ручки. Замеряю — пятнадцать минут! Через пятнадцать минут все до кучи! Лучший вариант сдаем, и кончено дело.
Был уже полный вечер, и мы устали. От перепоя, от пересыпа, от свежего санаторского воздуха. Через пятнадцать минут все положили на стол чистые листы.
— Что такое? — вскричал Савелис и выпил еще рюмку, не закусывая. — А ну-ка ну-ка, наобум! — он схватил свой лист и написал размашисто:
Это так, для разгону, — добавил он.
Помолчали. Кретинин пропел тихонько:
— Струне — стране… У меня лучше, — так же тихо сказал он.
Савелис покраснел.
— Спать пошли, — разумно предложил я. — Завтра с утра.
— Нет, не с утра, а сей момент! — Савелис крепко стукнул кулаком по столу. И подпрыгнули рюмки и тарелочки с орешками и маслинами. — Хватит раздувать вола из лягушки. Вот сейчас открываю бутыля. Пьем и пишем, и к концу этой поллитры все должно быть готово. А что, «Боржом» кончился? Где «Боржом»? Чебулин, сходи к себе, принеси воды! Буля! Ты чего тут разлегся?
Коля Чебулин, самый глупый из нас, отвалился на валик дивана и похрапывал с широко раскрытым ртом. Савелис схватил его за плечи и потряс крепко:
— Кончай, Буля! Это дезертирство! Давай работать! Ты тут не у тети Сони на даче, ты тут на деле. Серега, колбаски, рыбки подрежь еще и сделай бутерброды! А ты, Юрка, с этого стола все долой, чтоб чисто было, чтоб было где писать.
— Ты чего раскомандовался? — уставился на него исподлобья Кретинин. — Что ты из себя строишь полковника какого-то? Делай то, не делай сё. Пусть каждый сам решает.
— Так… — Савелис крепко потер лицо руками. — Так! Вы понимаете, что день остался? Фактически — один день. У нас эта ночь и один день! Понимаете?
— А до чего один день? — пришел в сознание глупый Коля Чебулин. — Мы ж юридически так договора и не оформляли. Значит, пока это наша интеллектуальная собственность, за нами сохраняются все права…
— Ты чью водку пьешь? — заорал Савелис. — Ты чьим воздухом в полулюксе дышишь? Ты в чью сауну вчера ходил и горничную Люсю лапал?
— А ты, Илья, чье виски пьешь? — справедливо заметил я.
— Так я же и говорю, что за это надо вкалывать. Сейчас! Разбирайте листы. Наливаю по рюмке, даю по одной маслине, и пошли работать. Кто первый хоть какую-то рыбу напишет, получает бутерброд… с рыбой!
Это может показаться странным, но мы подчинились. И выпили, и разобрали бумагу, и взяли ручки, и… стали думать.
— Интеллектуальная собственность! Спохватились! — все не успокаивался и глухо ворчал Савелис. — Интеллекта ни хрена нет, а собственность есть! Меня вот уже по телефону отшили — это первый сигнал, а будет и второй, дождетесь… Шутки шутками, а мы ж в этом раю заперты, и на всех выходах хлопцы с автоматами, а кто такой этот Василий Петрович, я лично вообще уже перестал понимать. Может, он Гурам — видели буковки на пальчиках? Тогда что?
— Кончай ворчать. Мешаешь, — буркнул Кретинин.
Полчаса молчали, сопели, шуршали бумагами. Только раз глупый Чебулин спросил:
— А какая у них столица, у Тувы?
— Кызыл, — не поднимая глаз от бумаги, сказал Кретинин.
Через полчаса на центр стола положили листки с каракулями и множеством зачеркнутых слов и строчек. Результат был ужасен.
писали Сеюки.
— Что происходит?! — кричал Савелис. — Мы же профессиональные ребята. — А ты-то что, Юра? Ты-то что?
— Я свое не умею поправлять, мне лучше новое писать.
— Ну, пиши новое! Пиши что-нибудь! Но не про козла же! Кто про козла написал?
Коля Чебулин надул губы:
— Ты сам сказал, пишите любую рыбу, потом поправим.
— Так рыбу! Рыбу не значит ахинею про козла. А это что, это кто: