Марк растерялся.
— Да, ее он и имеет, — пришел я на помощь. — А мне, например, эта макулатура уже не интересна. Раздавлена поездом истории.
— Вот как? — скептически заметил Чук.
— Люблю советскую литературу про детей, — сказал я. — Особенно рассказы воспевающие простые ценности. Про «Чука и Гека», например. Очень нравится. Намедни я даже стих про них сочинил. Хотите послушать?
Чтобы никто не успел отказаться, я не стал медлить.
— с выражением продекламировал я, — … Что было дальше еще не придумал. Наверное, большая любовь.
— С чужого голоса поете, — кисло сказал Феликс, рядясь в тогу критика, положенную ему по службе, но совершенно неуместную в кругу друзей.
— Да, пою, — согласился я. — Пою, а не каркаю.
— …Вы пишете для неопределенной целевой аудитории, — продолжил Феликс, профессионально не обращая на внимания на колкости. — Если для детей, то «покаккала» лучше опустить. Или заменить каким-нибудь эвфемизмом. Иначе не издадут.
— Я в стол писать буду, — заупрямился я. — Стану классиком посмертно. Как художник Ван Гог.
— Только ухо себе не режь, — сказал Кирыч.
— Не надо, — испугался Марк. — Ухо отрезать, это не жир отсосать.
— Как? — спросил Гек, видимо, подозревая неизвестные ему эротические удовольствия.
— Чтобы живота не было, — радостно объяснил Марк.
Разговор, наконец-то свернул туда, где ему есть что сказать. Дамские глянцевые журналы, которые Марк любит изучать в туалете, дают неплохое представление о пластической хирургии:
— …Вот у тебя имеется пара лишних килограммов и пара тыщ баксов, которые ты не знаешь, куда девать, — приступил он к объяснениям. — Ты идешь в клинику. И через пару часов у тебя ни жира, ни денег… Хотя по мне Гек и так хорош. Правда, ведь хорошенький?
Марк повернулся к нам с Кирычем за подтверждением. В конкурсе по душевной простоте он запросто мог отхватить первый приз.
— Кто такой Гек? — спросил Геракл.
Марк выразительно поглядел на него. Тот залился краской. «Так-так, пухлая золотая рыбка скоро пойдет на съедение», — подумал я.
— Геком тебя Илья называет. А его Чуком — сдал меня Марк. — Симпатичные имена. У меня в детстве была собака, которую тоже Чуком звали. Беспородная, но очень добрая. Она под трамвай попала.
Марк замолчал, скорбя об усопшей псине. Гек сочувственно хмыкнул. У Чука сделался такой вид, будто ему отдавили ногу.
— Гикнулась собачка, — без выражения произнес Кирыч.
— Нам пора, — задушено сказал Чук.
Он метнулся к выходу со всей возможной скоростью. Даже «до свидания» не сказал. Зато Гек еще пару минут ворковал с Марком в прихожей.
Чук дотерпел только до станции метро «Домодедовская». На следующий день ушлый Марк узнал от Гека, что прямо в вагоне с «бедным Филечкой» случилась неприятность и он попал в милицию за нарушение общественного порядка.
— Чукоккала накаккала, — сказал Кирыч, со значением посмотрев на меня.
— Ты про что? — спросил Марк.
— Много будешь знать, скоро состаришься, — отрезал я.
ВИРУС
— …Добрый вечер. Сегодня в программе… — сказал холеный мужчина в телевизоре.
Затем он отъехал в угол экрана и исчез, оставив после себя лишь голос, сообщавший новостное меню: президент на заводе, во Владивостоке — пурга, в Париже — демонстрация…
— Спокойной ночи, — нежно сказал Марк телевизору, в глубине которого спрятался его любимый ведущий, и скрылся в своей комнате.
Кирыч прибавил звук и подсел ко мне на диван.
— Думаешь, у него все в порядке? — зашептал он, кивая в сторону марусиной комнаты.
— С головой ты имеешь ввиду? Подумаешь новость! — усмехнулся я и громко продекламировал: — Маруся, скорбная главой, в домашнем мраке мне явилась и, ухнув вещею совой, вдруг крыша с треском обвалилась…
Я с надеждой посмотрел на свет, пробивавшийся сквозь щелястую дверь. Марк на провокацию не поддался. Милой сердцу свары сегодня не получится.
Я разочарованно поворочался. Диван — наследство от предыдущих жильцов — уныло заскрипел.
Он прав. Вечер обещал быть скучным. Чипсы, пиво, телевизор — рядовой мещанский набор.
Браниться с Марком было моим любимым развлечением. Чем меньше поводов, тем нестерпимей зуд посыпать его голову проклятиями. Просто так. Из вредности. Надо же тренировать вянущее злоязычие.