Марк сделал паузу, чтобы отхлебнуть кофе. На кофе у него время нашлось, а чтобы осколки собрать — ах, нет, я могу костюмчик замарать.
— Белых тапочек там не продают? — спросил я.
— Где? — не понял Марк.
— В доме твоем, где ты чашку Кирычу покупать собрался.
— «Дом» обувью не торгует. Но если тебе чего надо, то можно зайти к Федюне. Он новый магазин открыл с итальянским хламом. Рядом с «Домом». Только белое тебе не пойдет. Ты же всегда в черном ходишь. Девочки засмеют. Черный костюм и белые ботинки. Смешно, ей-богу. Как клоун.
— Во-первых, не ботинки, а тапочки, — ласково сказал я. — Во-вторых, не мне, а тебе. В третьих, этой идиотской чашке, которую ты умудрился расколотить, сто лет в обед. Она Кирычу от матери досталась. Единственная память о Серафиме Львовне, царство ей небесное… Слушай, купи себе в «Доме» тапочки.
— Я же сказал, «Дом» только предметами для дома торгует: хрусталем, там, фарфором… — напомнил Марк. — А за обувью надо к Федюне. Если сильно попросить, то он еще скидку даст. Федичка добрый…
Тут мое терпение кончилось.
— Дура крашеная! — зашипел я, отправляя осколки в помойное ведро. — В гроб можешь взять все, что хочешь. Хоть хрустальные вазочки.
— Почему же крашеная, это мой натуральный цвет, — выдал Марк дежурную остроту и, поняв, что я не шучу, сделал обиженное лицо.
Боясь не сдержаться и шваркнуть Марка по румяной физиономии, я пошел в душ. Зеркало в ванной отразило неприятного субъекта. Халат засален, волосы дыбом, морда злая и красная — в цвет волосам.
Я включил душ.
— Рыжик, а Рыжик! — сквозь шум воды послышался голос Марка. — Я сегодня вечером поздно буду. Мы с Федюней в солярий пойдем, а потом, наверное, в «Рыбу». Он меня с хорошим человеком обещал познакомить. Сережей зовут. Рыжик, ты меня слышишь?
— Привет Сереже, — сказал я.
Вот опять Марк создал проблему и поспешил удалиться.
У Марка есть уникальный талант вляпываться в неприятные истории всегда и везде: на улице, на работе, в трамвае, метро, в дискотеке, в магазине, а потом воздевать руки к небу рыдать, за что ему такое горе.
Марка не хотелось любить. Его приходилось опекать. Наверное, это и есть родительский инстинкт.
В прошлом году в славном городе Сочи мы чуть не простились с жизнью. Марк зазывно поскалился двум горячим кавказцам, сидевших за столиком напротив. Пока Кирыч дрался с одним, а я зайцем улепетывал от другого, Марк прятался в туалете ресторана.
— Какие же они звери, — соболезновал он после побоища, с любопытством разглядывая разбитый нос Кирыча.
Ни горячий душ, ни крепкий кофе, ни сигарета выхода не подсказали: в мусорном ведре покоилась фаянсовая труха, а в ряду чашек над раковиной зияла пустота. Я подумал о том, что гончарному ремеслу учиться поздно, а приличных помоек, где нашлась вторая такая чашка-уродина, в окрестностях нет. Проблема не решалась, поэтому мне оставалось лишь сделать вид, что ее нет.
— Ай, — сказал я, взглянув на часы, и помчался к компьютеру.
«Завтра статью сдавать, а у меня еще конь не валялся. Шеф порвет на клочки. Или оставит без гонорара, что еще хуже», — подумал я в свое оправдание.
Пепельница была полна окурков, рядом с клавиатурой стояла кружка остывшего кофе. «Рядовой конец рабочего дня, — подумал я, оглядев безобразие вокруг. — А именно… — я посмотрел в угол монитора. — Семнадцать двадцать одна».
Я с наслаждением потянулся и вздрогнул. Да, так и есть. Скоро половина шестого.
Вот-вот придет Кирыч.
Жизнь Кирыча — это череда ритуалов. Будильник звонит в 6.45, в 7.35 спускается в метро, в 8.00 уже просматривает котировки акций, в 12.33 начинает есть обед в столовой. Его возвращение ровно в двадцать шесть минут шестого — такое же незыблемое правило, как рюмка коньяку за полчаса до Нового года, или посещение могилы матери два раза в год — в день ее рождения и на родительский день.
— Чаю выпьем? — предложил Кирыч, и в этот день, как назло пришедший вовремя.
Он пересек комнату и засунул рубаху в коробку с грязным бельем.
Я потер глаза. Шесть часов за компьютером дали о себе знать — глаза слезились, будто я нанюхался лука. Что ж, тем лучше. Это лишь прибавит правдоподобия комедии, которую я намеревался разыграть.
— Знаешь, тут кошка соседская забежала, — начал я беспечным голосом. — Я ей «брысь», а она шмыгнула в кухню. Соседи, наверное, ее плохо кормят. Или бешеная. Хорошо хоть не укусила. Могла ведь.
Кирыч непонимающе уставился на меня. Кажется, я переоценил свои актерские способности. Молоть чепуху в пулеметном ритме по марусиному рецепту, я еще не научился. К тому же Кирыч натренирован на ложь, как бойцовские собаки на убийство.