— …Она заскочила на кухню, а на подоконнике твоя чашка стояла… — продолжил я, не зная куда девать глаза. — В общем, разбилась она, — сдался я. — Не кошка, конечно. Кошки ведь не бьются. Всегда на четыре лапы встают.
Глаза у Кирыча потемнели, из светло-голубых превратившись в темно-синие. С резвостью, неожиданной для его комплекции, Кирыч скакнул на кухню.
Пару секунд было тихо.
— Ненавижу! — сипло сказал он.
Хлопнула дверь и опять воцарилась тишина.
— Киря, открой! — сказал Марк.
Ответа не последовало.
Кирыч заперся в туалете четыре часа назад и на вопросы не отвечал. Монолог на тему «старым чашкам — собачья смерть, даешь — утилизацию отходов» высосал у меня все силы. Я сидел на табуретке и тупо смотрел на закрытую дверь.
Марк поглядел в замочную скважину и, видимо, не обнаружив признаков жизни, опять приставил губы к дырке.
— Открой, я писать хочу! — сказал он, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
Пиво, выпитое в «Рыбе», давало о себе знать, а мое предложение использовать для этих нужд раковину на кухне Марк с возмущением отверг, потому что «негигиенично».
— Киря, мы не виноваты. Чашка все равно старая была, — прогудел Марк в скважину, как в трубу.
Дверь неожиданно распахнулась, ударив Марка по лбу так, что он с воем завалился в угол.
— Мне все равно! — зарычал Кирыч, перегородив собой дверной проем. — Мне все равно, какая она! Ты не понимаешь, что теперь ничего нет. Мать умерла, сестра отказалась. У меня даже фотографии ее нет…
«Чьей фотографии? Матери? Сестры? Или чашки?» — растерянно подумал я.
— …Кто я теперь?.. — орал Кирыч.
— Раньше был дурак с чашкой, а теперь просто дурак, — сказал Марк из своего угла, щупая красное пятно на лбу, которое явно собиралось стань шишкой.
На его счастье Кирыч, одержимый приступом красноречия, реплики не расслышал.
— …Я человек без прошлого. Нуль. То есть ничего. Я никто и звать меня никак. Мне почти сорок. Я старый никому не нужный педераст. Детей нет и не будет. Для чего я живу? Для кого я живу? Осталось подцепить СПИД и умереть под забором. От меня даже сестра отказалась! — повторил Кирыч.
Раньше я не замечал у Кирыча способности смешивать яичницу и божий дар. Какое отношение имеет злосчастная кружка к его сестрице? И где мое место в его светлом будущем?
— Внимание! — взбодрившись, сказал я. — То, что я с тобой, сиротой, живу вместе, не считается? Я — так себе, декорация? Говорящая мебель?
— Комод с сиреной, — хихикнул Марк и на всякий случай прикрыл голову руками.
— Значит ты у нас от СПИДа намерен окочурится?! — начал я распаляться. — А где ты его возьмешь? Не собралась ли сирота на панель? Сестра послала к чертовой бабушке! Очень большое горе! И спасибо ей! Пора бы забыть эту историю! Ей уже двадцать лет.
— Пятнадцать, — поправил Кирыч.
— Какая разница! — клокотал я вулканом. — Скажи, кто Кларе помог, когда ее благоверного чуть в тюрьму не посадили? Денег на взятку дал брат-извращенец. Ведь, не отказалась. Если она вся такая высоко моральная, то почему не жертванула их бездомным детям. Взяла ведь и даже спасибо не сказала.
— Клара письмо написала.
— Ага! А проехать пару остановок на метро и сделать это лично «карле» было некогда.
— Может мне бюллетень взять? — сказал Марк.
Он уверен, что весь мир создан только для его собственного удовольствия. Шишка не прибавит Марку красоты, но встревать в такой ответственный момент мне показалось свинством.
— Возьми себе гроб, — от всей оплеванной души посоветовал я.
День не удался. Мир рушился на глазах. Кирыч терзается одиночеством и собрался умирать от СПИДа. Марку наплевать на все, что не касается его самого. Мы чужие.
Не зная куда девать свое горе, я заметался по коридору и, увидев возле входной двери картонную коробку, пнул ее изо всех сил.
Нога пробила картонную стенку и коробка жалобно звякнула.
— Я сегодня в «Доме» сервиз купил, — растерянно сказал Марк. — На 12 персон. Серия «Небеса».
Последующие изыскания показали всю силу моей ярости. От сервиза в живых осталась только одна чашка.
— Ты посмотри, — сказал Кирыч, вертя удароустойчивую утварь перед моими глазами. — Она одна не разбилась!
Чашка была большая. Без рисунка. Любимого марусиного цвета — истошно лазурного.
— Надо же?! Уцелела, — сказал Кирыч.