Блеснув, нож воткнулся точно в глаз папаше-кабану. Разъяренный самец постоял мгновение, покачиваясь, и, наконец, рухнул…
С минуту длилась тишина, потом из-за кузова автомобиля робко выглянул Хосе, глянул на кабана и спрятался назад. Подбежали на шум Чук и Гек, голые по пояс и мокрые. У Чука по слегка волосатой груди стекали мыльные ручейки, Фифа сидела, молча таращась на все это, Бык начал неуклюже подниматься:
— Кажется, локоть расшиб, — недовольно сказал он.
С минуту все неловко топтались, не слишком понимая, что нужно делать дальше. Рим посмотрел на тушу, и, нахмурившись, скомандовал лейтенантам:
— Идите, домывайтесь, надо сесть, пожрать и решить, что с этим делать, — он указал глазами на тушу.
— Точно-точно, — подключился Бык. — Давайте уже поедим, а то сейчас всё остынет!
— Я хочу домой! Сколько мы еще будем выполнять это чертово задание? — в голосе Фифы отчетливо слышалась слезливая истеричность.
— О-о-о, — протянул Бык. — Приехали, короче, — он тоскливо покосился на шашлыки.
Лейтенанты оказались умнее, чем изначально предполагал Рим. Сделав вид, что в возгласе Фифы нет ничего необычного, они синхронно переглянулись и дружно свалили к ручью. Скрип посмотрел на рыдающую деваху, открыл свой чемоданчик, и, добровольно приклеив на виски липучки, пробормотал:
— Надо тут уточнить кое-что…
На голоса из-за машины снова выглянул Хосе, пару секунд наблюдал рыдающую на траве Анжелу, и опять скрылся. Сообразил.
Рим и Бык посмотрели друг на друга, в унисон вздохнули и, шагнув к захлебывающейся плачем девице, присели на корточки.
— Анжела… Анжела, послушай…
Девица рыдала и не обращала внимание на внешние раздражители. Рим чувствовал себя совершенно беспомощным.
— Слушай, может снотворного ей вкатить? А чо? Проспится и успокоится, — предложил Бык.
— Ты, скотина двухметровая, Бычара тупой, себе вкати! — неожиданно подала голос девица.
— Анжела, — снова начал Рим, — Послушай…
Слушать его никто не стал, из положения сидя она, как-то извернувшись, кинулась лицом в траву и продолжила рыдать. Плач набирал обороты, и Бык в какой-то момент потерял терпение.
Он не вздыхал и не кряхтел, как любил делать в мирной обстановке. Плавно распрямившись, скоро и бесшумно, как крепко сжатая раннее пружина, он расставил ноги чуть шире плеч, наклонился и, сгребя красотку за шиворот, рывком поднял ее. Девица вывернулась и, мазнув ему когтистой лапой по лицу, начинала визжать, как разъяренная кошка, захлебываясь собственными словами, слезами, и соплями:
— Ненавижу урода! Ты… Что б ты сдох…
Совершенно флегматично, не испытывая никакой злобы, левой рукой Бык закатил ей оплеуху, да такую, что она аж пошатнулась, хотя он и продолжал придерживать ее за шкирку. Шлепнул он, разумеется, не в полную силу, но Фифе этого хватило.
Обезображенное слезами лицо как-то неуловимо изменилось. Она перестала дергаться и, держась за щеку, только злобно посматривала на Быка.
— Посади её, — скомандовал Рим.
Они вновь присели на корточки, и Разумовский, глядя ей в глаза, твердо произнес:
— Анжела, нас закинуло не просто по расстоянию. Местный говорит, что мы находимся в Испании пятнадцатого века, — он помолчал, давая ей время осознать услышанное. — Это не шутка, это не розыгрыш, твою мать, эта та информация, которая есть у нас на сейчас. Понятно?
Она не среагировала вообще никак, и он продолжил, стараясь достучаться:
— Анжела, повторяю, это не шутка. Если хочешь жить, прими это во внимание. Здесь, милая барышня, с девками в брюках особо не церемонятся. Пройдешь еще сеанс у Скрипа — сможешь сама расспросить Хосе. На меня, например, его рассказ о сожжении трех ведьм, произвел неизгладимое впечатление. Так что, прежде чем истерить, крепко подумай, стоит ли.
Пока он говорил, обратил внимание на то, что дышит она уже менее шумно и, кажется, успокаивается. Потому добавил:
— Утри сопли, найди кетчуп и пошли есть.
Бык с сомнением посмотрел на капитана, на затихшую девицу, встал, чуть потоптался на месте, соображая, и, подойдя к траве, выдернул пластиковую бутылку с соусом.
Когда Чук и Гек вернулись, он уже сидел у костра и, чуть не урча от удовольствия, снимал с самодельных шампуров горячие куски мяса, щедро поливал их из бутылки и работал челюстью, как хорошая молотилка.
Рим в это время, чудовищно коверкая язык, пытался уговорить Хосе сесть за стол. Видно было, что купец слюной захлебывается, но почему-то отказывается. Чук, как более любопытный, прислушался, ломая мозги над полузнакомой речью.