Чем больше Рим разглядывал жалобно говорящего пленника, тем больше ему тот не нравился. Слизняк какой-то…
Рим вопросительно глянул на Скрипа:
— Ну чо? Делай с ним что-нибудь уже!
Скрип чуть помялся и сказал:
— Зафиксировать бы мужика…
— В смысле?
— Да в прямом. Будет дергаться, контакты оборвет.
Через пару минут пленник с побелевшим от страха лицом был упакован по полной. Единственная доступная сейчас ему поза — бревно.
Скрип достал из машины небольшой плоский чемоданчик, опустился на колени рядом с «языком», выдвинул из чемоданчика ножки, отрегулировал необходимую высоту и распахнул ноут. Из небольших гнезд вынул мутно-белые липучки контактов, две прилепил пленнику на виски, две присобачил себе.
Сразу же засветился экран и по нему побежали какие-то кривые, мерцающие линии. «Синеглазка» поморщился, глядя на них, и принялся нажимать кнопки на клавиатуре чемоданчика. Через несколько минут он чуть растерянно и недовольно глянул на Рима и сказал:
— Не работает…
— Что не работает? Вообще все отказало?!
— Да нет… Не все, но обезболить я не смогу. Будет не просто больно, а адски больно. В мозгу нервных окончаний, конечно нет… Но тут не только мозг задействуется, так что… В общем, кляп ему воткните.
Бык глянул на Рима, чуть поморщился и, заткнув пленнику рот, дернул ремешок, проверяя. Затем встал рядом. Сюда же собрались и остальные участники. До сих пор никто не видел работу «синеглазок» вживую, всем было любопытно.
— Больно кому будет? Ему? — Рим кивнул на пленника, который пытался что-то мычать с тряпкой во рту.
— Обоим, — мрачно буркнул Скрип, натягивая темно-серые перчатки, с несколькими утолщениями.
От перчаток тянулись тончайшие проводки к липучкам на его висках, проводки с висков пленника он воткнул в гнезда на ноуте.
Рассмотреть работу Скрипа группа так и не смогла. Как только «синеглазка» нажал одну из клавиш, пленника выгнуло дугой, и даже невнятное мычание сквозь кляп, переросло в тонкий ультразвуковой визг…
Фифа шарахнулась, чуть не сев на задницу, и, отвернувшись, ушла за машину, да и Чук с Геком, болезненно скривив морды, последовали за ней через полминуты…
Бык остался рядом с Разумовским. Они внимательно смотрели, как точно так же побелевший Скрип, закрыв глаза, вслепую тычет кнопки на клавиатуре. Пару раз он отдал непонятные голосовые команды, несколько раз открывал глаза, глядя на извивающиеся кривые, то ли понижая уровень чего-то, то ли повышая.
По бледному лицу «синеглазки» стекали крупные капли пота, и за этот пятнадцати-двадцати минутный сеанс на груди формы растеклось темное пятно.
Потом экран вдруг начал мерцать, то теряя яркость, то прибавляя, и пальцы Скрипа забегали по клавиатуре с удвоенной скоростью. Наконец он щелкнул очередной кнопкой, и резко сорвал с виском липучки.
— С-с-сука… Твою ж мать… — дальше было не слишком разборчиво, но в целом достаточно понятно.
Трясущимися руками связист снял липучки с «языка» и прямо рукавом формы стер пот со своего лица.
— Ща, командир… Пять минут… — он рухнул в траву рядом с пленником, закрыл глаза и, подняв трясущиеся руки к голове, начал ритмично нажимать на какие-то точки у себя на висках, над бровями, массировать мочки ушей.
Рим с Быком переглянулись. Они, конечно, не вчера на свет появились, но зрелище было удручающее. По крайней мере у Разумовского больше не возникало вопросов, за что «синеглазкам» армия предоставляет такое количество бонусов.
Если бы Рим мог себе позволить, он бы и вовсе не стал на это смотреть. Остался он только потому, что… Черт, это даже и не сформулируешь сразу…
Теоретически, он остался, чтобы оказать помощь, если она понадобится, а практически — он достаточно быстро понял, что в данной ситуации от него нет толку. Остался он, скорее, по привычке, и был благодарен Быку за то, что тот поддержал его, пусть и просто морально.
Уходить они никуда не стали, усевшись рядом на землю и терпеливо дожидаясь, пока связист придет в себя. Пленник лежал, тихонько постанывая, но, по крайней мере, вырваться больше не пытался. По суконным штанам в районе промежности у него растеклось мокрое пятно.
В себя Скрип приходил минут пятнадцать. Потом, наконец, встал, точнее, уселся по-турецки на траве и сипловатым, очень уставшим голосом сказал: