Час на поезде и вокзал им. Е. П. Хабарова. Оставалось ещё половина отпуска. Его Влад провёл в родном городе. Читал, гулял и пытался писать. Он был писателем. Издававшимся, претендовавшим на заметность и на скорое раскрытие потенциала. Так говорили. Но затем он наступил одной ногой в творческий кризис, увяз и второй… За три года не написал ни одного абзаца. Идеи роились в голове, как чёрные мушки в коробке, но стоило высветиться текстовому редактору на экране, стоило начать печатать – они становились разрозненными словами не имеющими крючков для связи между собой. Да ещё с горьковатым привкусом.
За эти три месяца отпуска Влад написал сотни абзацев, тысячи слов. Все они стали рассказами и повестями. Он писал сутками, иногда забывал есть и спал лишь потому, что мысли начинали расплываться. Три рассказа в неделю, повесть в месяц. И все их издали. И все они имели успех. Все они были литературой. И все они были не те. Нужные слова, нужные образы, если они существовали, если могли существовать здесь – ускользали, оставались запертыми внутри. Во Вселенной.
Это могло бы привести в отчаяние, но откинувшись на спинку после окончания ещё одного рассказа, новой повести, Влад просто размышлял.
Он изменился. Изменился с того дня, когда умерли в один день его мать и отец, когда он в полном моральном опустошении увидел сообщение в телефоне о том, что Роскосмос набирает добровольцев в соединители. В восьмой отряд. Влад изменился с того дня, как подал заявление, с того момента, как прошёл предварительные исследования, как его мозг подошёл, с того времени, как его вылечили от депрессии и начали готовить стать Соединителем. Первопроходцем. Одним на сотню миллионов живущих людей. Одним из четырёх в восьмом отряде.
С того дня, когда познакомился с Келечеги.
Влад изменился когда впервые оказался в Космосе.
Он перестал быть творческой единицей. Он стал незаметной бесконечностью внутри поистине громадной – Вселенной. Увидел основу: повторяющуюся, неизменную, огромную и неописуемо маленькую, непрерывную, разнообразную, вечную, уложенную, стянутую, фрактальную. Увидел информацию. Стал информацией.
Но сейчас Влад был одинок. Внутри и снаружи. Он размышлял. Думал о том, о чём всё последнее время: можно ли облечь в слова то, что он хотел.
– Эй! Эй! Постой!
Улыбчивая, веснушчатая девушка со светлыми, как солнце в зените, волосами, коричневыми, как шоколад, глазами и ровными, точно вылепленными скульптором, а не своенравной природой, зубами, спрыгнула с велосипеда. Подбежала к Владу.
– Я тут! Эй!
Влад остановился. Он ещё не осознал почему перестал идти. Только что он был далеко-далеко отсюда, снаружи себя, но вот, как джин, ужался до размеров своей головы. Увидел набережную, увидел фосфорицирующие деревья по бокам, матовым, неуловимо зеленоватым светом освещающими улицу: каждый их листок испускал ровный свет, стволы же оставались тёмными, поэтому казалось, будто листья застыли, как если попали в плен горизонта событий. Увидел других людей вокруг себя.
– Привет! – раздалось сбоку.
Из расплывчатого пятна перед глазами Влада предстало лицо. Девушка улыбалась, она явно обращалась к нему.
– Эм… здрав-ствуйте, – поздоровался Влад, всё ещё настраиваясь на восприятие действительности.
– А вы и правда не от мира сего.
Колокольчиковый смех.
Влад, как ребёнок учащийся ходить, сопоставил слова, вывел из них предложение, вытащил смысл и сделал шаг: удивлённо посмотрел на девушку.
– Ой, прости, – смутилась та, – я аспирантка, пишу работу по перспективам исследования дальнего космоса с помощью… В общем, Кристина, – протянула руку, – Красивая.
Влад не взял руку, он ещё не вспомнил, что это такое.
– Вы и вправду красивая, но…, – Влад пожал плечами, не находясь, что сказать дальше.
– Да нет же, – ярко хохотнула девушка, – это моя фамилия. Красивая. Кристина Красивая это я.
Она не опускала руку и продолжала улыбаться. Больше глазами, чем ртом.
– А-а-а, простите, – сам не зная, чему извинялся Влад.
– Значит, я не красивая, да? – прищурилась Кристина.
– Я… нет… не то имел… Красивая…
Кристина не сводила испытующего взгляда от Влада, а тот окончательно стушевался и замолчал.
Вообще за последний месяц он совершенно ни с кем не общался, постепенно настраиваясь на работу и сейчас ему было очень сложно говорить с живым человеком словами. Тем более он ни к кому давно ни прикасался, поэтому смотрел на протянутую к нему руку как к чему-то не относящемуся к его действительности.