— Вот гад, — выругалась девушка. — Да что он вообще себе позволяет!
Максим стоически выдержал неприятную процедуру, не издав ни звука. Только когда Юля обрабатывала кожицу вокруг раны йодом, тихонько засипел.
— Это ладно, пройдет, — снова заговорил он. — Только вот что я узнал от Севы. Дядя Леша позавчера пришел очень сердитый, взял ружье и пошел к дядя Славе, физруку нашему. Вот только он к нему не дошел. Это уж утром Сева с дядей Ваней решили, что надо бы по лесу пройтись. В общем, не дошел, зато завел машину и уехал, и даже фары не зажег. Сева выбежал, но в темноте не разобрал: дядя Леша был за рулем или нет.
Юля опустилась на соседний стул — вот тебе и новая загадка.
— Это еще не все, — продолжил Максим, шмыгнув носом. — Утром, ну когда дядя Ваня с остальными ушел в лес, к тете Ане пришел Афанасьич, они чего-то долго обсуждали вдвоем. А потом он письмо мальчишкам отдал, будто бы от отца. Сказал, что оно у него всегда было, только он показывать не хотел, чтобы никто не расстроился. Отец, вроде как, написал, что никакого перехода тут не было с самого начала, он это знал, но решил тут поселиться, пока будет другие камни исследовать. И что Афанасьич это письмо дяде Леше показал, а тот расстроился, потом рассердился и уехал. И сказал, что больше сюда не вернется. Там теперь все мелкие ревут в голос.
— Глупость какая-то, — вырвалось у Юли.
— Конечно глупость. Видел я письмо корявым почерком написанное. Вон у отца какие буковки были, — он махнул подбородком на стопку бумаг на столе, — а там будто курица лапой писала.
— То есть письмо кто-то подделал?
Максим молча кивнул и взял из вазочки печенье.
— Ох, не нравится мне все это, — задумчиво проговорила Юля.
— Афанасьич узнал, что я письмо видел, поэтому еще и разозлился. Я сюда кругом пришел. Если бабка меня видела, то подумала, что снова в лес убежал. Я там дырку в заборе сделал. Возле сарая с правой стороны штакетины расшатал, их можно раздвинуть теперь, прямо за молодой березкой.
— Давай-ка я тебя чаем напою или есть хочешь? — спросила Юля, нажимая кнопку чайника.
— Чая, есть не хочу, — помотал головой Максим и взял второе печенье.
Позавтракав таким образом, он попросил разрешения пойти в комнату под лестницей. Пододвинув стул, Максим вытащил несколько увесистых книг с верхней полки и извлек небольшую коробку с десятком игрушечных машинок.
— Ух ты, какие сокровища, а почему ты их не забрал? — спросила Юля, с детским восхищением рассматривая машину из прозрачного пластика, внутри которой просматривалась каждая деталь механизма.
— Их отец привозил, пока еще уезжал камни искать, тут машинки из разных стран даже. Я их тут всегда держал, а когда отец погиб, то больше не сумел попасть один в дом.
— А с Лешей не мог прийти? — спросила Юля.
— Мог, только ему сначала не до меня было, потому что расстроился из-за смерти отца, а потом я решил, что пусть уж тут лежат, целее будут.
Пока они разглядывали машинки, кто-то настойчиво постучал в дверь. Максим побледнел и испуганно посмотрел на Юлю, потом схватил курточку и сапоги, сгреб машинки и влез в комнату.
— Юлия Анатольевна, закройте меня тут. Я не хочу, чтобы меня нашли.
Юля крикнула, что сейчас идет, а сама быстро сложила все находки с кухонного стола в коробку, отдала Максиму и закрыла комнату под лестницей.
Накинув халат, она разлохматила волосы и открыла дверь. На крыльце, вальяжно облокотившись о подоконник, стоял с папиросой в зубах Афанасьич. Он глянул на девушку с ухмылкой, сплюнул и, швырнув окурок в кусты, недовольно пробурчал:
— Разбудил что ли? Что-то долго ты дрыхнешь, не по-деревенски то.
Юля ничего на это не ответила: она смотрела на бабку Авдотью. Та сидела на скамейке у дома и не сводила с девушки глаз, перебирая в руке синие бусы. Афанасьич тоже оглянулся, хмыкнул и вошел внутрь, не дожидаясь приглашения.
— Что-то случилось? — Спросила Юля, хмурясь. — Мы же с вами вчера обсудили вроде все.
— Максим пропал. К тебе не приходил случайно?
— Нет, а почему он должен был ко мне прийти? — удивилась Юля. — Я последний раз видела его вчера вечером из окна, он на качелях сидел, под дождем, поздно уже, — добавила она с упреком.
Вдруг на Юлю резко накатила волна дурноты, точно так же как в прошлый раз. Она изо всех сил вцепилась в спинку дивана и сжала зубы — только бы не потерять сознание. Вот карга старая. Лесничий что-то говорил, но его голос будто тонул в толстом слое ваты, лицо постепенно затуманивалось, превращаясь в нелепую расплывчатую маску. Последнее, что запомнила девушка, как он рассмеялся, и его злорадный хохот эхом раскатился по комнате. Юля отключилась.
…Дождь, опять по щекам хлещет ледяной дождь. Девушка попыталась открыть глаза, но к векам словно привязали пудовые гири, а грудь сдавили металлическими тисками. Она судорожно хватала воздух открытым ртом, стараясь проглотить противный комок подкатывающей тошноты. Сквозь узкие щелочки ей удалось разглядеть фигуру в неизменно надвинутой на лоб кепке, и сразу в памяти всплыла бабка Авдотья, следом лесничий. По щекам и шее стекали прохладные струйки воды. Когда наконец удалось полностью открыть глаза, она увидела склонившегося над ней Афанасьича с кружкой в руках и самодовольной ухмылкой на лице.
— Слабенькая ты какая-то, чуть не выспалась и в обморок хлопнулась. Надо тебе в город уезжать поскорее, помрешь ты тут с таким здоровьем.
Он поставил кружку на столик и полез в сапоги.
«Вот ведь культурный какой, разувается каждый раз», — пронеслось в голове у Юли.
— Ежели мальчишка объявится — дай знать.
— Хорошо, — коротко ответила она, прижав кончики пальцев к вискам.
Когда хлопнула дверь, Юля осторожно поднялась и, пошатываясь, подошла к окну. Афанасьич что-то говорил бабке Авдотье, указывая на ее дом. Потом он упер руки в бока и задумчиво уставился в сторону леса, карман его куртки тяжело оттопыривался — уж не оружие ли он носил с собой? Юля со злостью стукнула кулаком по подоконнику: неужели она каждый раз будет падать в обморок, как только эта ведьма начнет пришептывать свои заклинания, тоже нашлась Баба Яга. Нужно найти способ ей противостоять, каким-то образом обезопасить себя. И словно в ответ на ее мысли из глубин памяти пришло странное выражение, из того же древнего языка, что и прежде.
Мгновенно зрение и слух обострились, дыхание стало ровным и глубоким, и, глядя из окна на Авдотью, она одними губами прошептала, вкладывая в каждое слово весь свой гнев:
— Те хокинга маи, те хокинга маи…
Старуха сильно побледнела и стала заваливаться на бок, а Афанасьич, испугавшись, схватил ее за грудки и принялся трясти. Но Авдотья мешком повисла в его руках. Тогда, кое-как привалив ее спиной к забору, он стал тихонько, тыльной стороной ладони, постукивать по щекам. Юля выдохнула с облегчением и отвела взгляд, а старуха тут же пришла в себя и широко раскрытыми от ужаса глазами уставилась на окно Юлиного дома — догадалась значит. Афанасьич начал оборачиваться, но девушка быстро спряталась за шторкой. Состояние обостренных чувств уходило, а следом появлялась уверенность, что теперь Авдотья Михайловна подумает, прежде чем захочет сотворить ворожбу.
Вернувшись в комнатку под лестницей, Юля обнаружила спящего за столом Максима, он положил голову на сложенные руки и тихонько посапывал. Намаялся, бедняга. Все машинки до одной он расставил перед собой в ряд и только прозрачную крепко держал в кулаке. Юля улыбнулась и тихонько провела ладошкой по его непокорному вихру. В голове крутилась мысль, что десятилетнему ребенку необходимо играть, а не решать проблемы взрослых, и уж тем более он не должен терпеть унижения и страх. Как же хорошо, что есть эта комната, наверняка, пока она лежала в обмороке, Афанасьич успел пройтись по дому. Мальчик зашевелился, поднял голову и, потерев глаза, спросил сонным голосом: