— Верно, бай Стоян…
— Но ведь есть идеалы, которые нельзя попирать!
— Согласен с тобой!
— Вот этого не могу ей простить!.. Изменить мне с каким-то адвокатишкой, у которого еще молоко на губах не обсохло! Сопляк! Нет, брат, никогда у меня не было веры адвокатам! Никогда!
Он говорил долго, а я довольно нетактично спросил его:
— Когда, в сущности, все это началось?
— Что? — вздрогнул он.
— Ее связь… с адвокатом.
— Не знаю. И знать не хочу!.. Она говорит, что между ними ничего не было… Но как это не было, когда было?
— Доказательства есть?
— Какие доказательства! — сердился он. — Какие доказательства! Разве я не видел, как они сюсюкают?
— Когда и где? — продолжал я задавать свои нетактичные вопросы, побуждаемый юношеским любопытством.
Это мучило бай Стояна, но, поскольку я был «самым близким его приятелем», он прощал мне все, и к тому же ему доставляло удовольствие посыпать солью свои раны. По словам бай Стояна, это облегчало его муки.
— Я по их глазам все узнал! — кричал он.
— А точнее?
— Что точнее?
— В смысле доказательств… фактов.
Он презрительно рассмеялся мне в лицо:
— Слушай, земляк, ты дурачок или прикидываешься дурачком?.. Какая женщина притащит адвоката среди ночи в тюрьму, чтобы оказать давление на своего жениха?.. Какая порядочная женщина позволит себе это? Они предложили мне, представь себе, подписать декларацию… что я отказываюсь от своих идей. Что ты на это скажешь?
— Но это все-таки…
— Что все-таки?
— Не измена… Это нечто иное… В смысле…
— Никакого смысла… Я ей высказал все, что думаю, и она начала плакать… А он стал ее утешать. Подошел к ней и погладил по волосам. Это, конечно, переполнило чашу моего терпения… Двинул я ему кулаком по морде и сказал, чтобы он не дотрагивался до нее. У него из носа хлынула кровь. Она достала платочек и стала ее вытирать. И тогда началось такое… Они бьют, и я бью…
— Кто они?
— Тюремщики… и надзиратели… А Бонка и адвокатишка сели в это время на скамейку в стороне, и она ему вытирала нос… Этого не могу ей простить!.. Компрометировать меня перед лицом врага! Как последняя негодяйка… Меня бьют, а она вытирает нос адвокату! А то, что меня бьют сапогами, это на нее никакого впечатления не производит… Его жалеет, а меня — нет! Ведь так это?
— Так!
— Вот, брат. Это невозможно стерпеть!
Вдруг он достал красную записную книжку, вынул оттуда фотографию и яростно порвал ее на моих глазах.
— Пусть катится к чертям! — взревел он. — Могу и без ее колечек прожить свою несчастную жизнь!
Я смотрел на бумажки, рассыпанные по полу, и молчал, потрясенный. Никто из нас не знал, что ожидает его, настолько изменчив и подл был мир, который нас окружал. Как бы в подтверждение моих мыслей бай Стоян встал и затоптал ногами разорванную фотокарточку той, которая годами утешала его своими колечками и глазами с раскосинкой, томными, с поволокой… Мне стало грустно и смешно. И не было сил утихомирить его гнев. Я только повторял: «Ты прав, ты прав!» — а потом и это перестал говорить, потому что мои слова не давали никакого результата и вообще не имели значения для боли, которая заставляла человека слепнуть.
На улице метались снежинки, бились в стекла закрытых окон и таяли. Бай Стоян продолжал рассказывать приглушенно, чтобы его не слышали другие. Он рисовал конец любви, которая ушла навсегда. Я старался его успокоить. Пытался вернуть ему надежду. Утешал, благими словами облегчал его душевную боль. Но у него была своя логика, своя точка зрения. И когда он мне задал вопрос: «А что бы ты сделал, если бы твоя Чочка так поступила?» — я просто не знал, что ему ответить. Моя Чио-Чио-сан?.. Конечно, и я бы, как и многие другие, заговорил бы о принципах, о классовой борьбе. И я ему ответил:
— Недостойной любви я предпочел бы партию!
Бай Стоян пожал мне руку:
— Спасибо, земляк! Именно это я и хотел услышать от тебя! Ты один меня понимаешь! Спасибо тебе! — Он глубоко вздохнул и надолго задумался. Потом вдруг вскочил: — Представляешь, она начала ему вытирать нос, а он уцепился за ее плечо. И тогда у меня потемнело в глазах. Что было потом, не помню. Они бьют, и я бью! В стороне стоит Бонка и плачет. Кого оплакивала, не знаю: то ли меня, то ли адвокатишку. Наверное, его, потому что продолжала вытирать своим беленьким платочком кровь, которая хлестала у него из носа. И тут я рванулся, чтобы его прибить, но меня крепко связали и отправили в карцер… Вот и все.
На улице темнело. Раздался сигнал к обеду. Мы вышли в коридор, чтобы взять еду. Вместе с нами вышел и бай Стоян, но он не дотронулся ни до хлеба, ни до еды. Стоял перед алюминиевой кружкой и думал. Потом поднял голову, подозрительно оглядел всех. Он, видно, понял: все уже знают, что Бонка ему изменила.