А дождь продолжал лить, будто начался второй всемирный потоп. После долгих колебаний бай Стоян надел длиннополую тюремную шинель. Она была полосатой и совершенно новой. Ее дал ему Смерть, благоволивший к Доктору. Бай Стоян надел шинель, берет, тоже полосатый и новый, улыбнулся и пошел впереди вооруженного жандарма. Позднее я понял, что жандарм также проявлял добрые чувства к этому заключенному. Он позволял ему держаться слишком свободно, за что потом и поплатился.
Визиты в больницу продолжались обычно до обеда. После обеда бай Стоян, довольный и посвежевший, возвращался в тюрьму и с аппетитом съедал похлебку, которую мы оставляли для него. Очень редко случалось ему запоздать, тогда они заходили в какую-нибудь лавку и там перекусывали, так как жандарм очень любил слоеные пироги с брынзой, а бай Стоян охотно угощал его.
В тот дождливый день они тоже задержались. Однако это ни у кого не вызвало подозрения. Даже Смерть спокойно расхаживал по двору, перебрасывая ключи из одной руки в другую и не подозревая, что случилось что-то страшное. И нам не могло прийти в голову, что над нашими головами уже нависла беда.
Ближе к вечеру, около четырех часов, взвыли сирены. Сначала мы подумали, что это промчалась пожарная команда. Однако, прислушавшись, поняли, что этот пронзительный и острый звук несется не со стороны города, а от тюрьмы. Кроме того, часовые на вышках направили свои винтовки на наши помещения, готовые начать стрельбу. К ним присоединились и жандармы в синей форме. Удивленные этим, мы подошли к окнам, чтобы увидеть, что происходит. Кто-то крикнул:
— Товарищи, не стойте у окон, они будут стрелять!
Мы тут же отпрянули от окон и легли на свои нары. В тот же миг раздался винтовочный выстрел.
— Чрезвычайное происшествие! — прошептал мне товарищ. — Что-то случилось! — Он приложил палец к губам и пополз к окну. — Товарищи! — крикнул он, осторожно выглянув в окно. — По улице идет жандарм с шинелью Стояна Гайтанова через плечо!
Мы все, как один, бросились к окнам, чтобы увидеть все самим. Через несколько минут дверь открылась и на пороге появились Смерть и тот жандарм, который конвоировал бай Стояна. Послышался приказ:
— Все по своим местам! Будет обыск!
В тот же миг в помещение ворвались жандармы, человек десять, вооруженные винтовками. Они двинулись по главному проходу, затем рассыпались между нар. Летели на пол соломенные тюфяки, подушки, одеяла, книги. Смерть стоял у двери с винтовкой в руках, готовый стрелять в того, кто сдвинется с места. По приказу мы опустились на корточки у своих постелей, испуганные и побледневшие, с поднятыми вверх руками. Обыск длился около часа. Жандармы перевернули все, распарывали соломенные тюфяки, рылись в вещах, рвали, хватались за все, что им попадалось. Заглядывали повсюду. Обнюхивали, чихали, ругались. Особенно их взбесила ржавая железная пила, которую они нашли в туалете.
— Чья это пила? — кричали они и показывали ее, чтобы все видели. — Кто принес эту пилу сюда?
Мы сидели на корточках с поднятыми руками и молчали, уставившись взглядом в грязные доски.
После обыска нас держали в таком же положении еще несколько минут. Потом нам скомандовали: «Ложись!» Теперь мы лежали лицом в пол, чтобы «набраться ума», как сказал Смерть. Затем было приказано заправить постель и привести помещение в порядок. Все это продолжалось достаточно долго.
В это время меня вызвали в канцелярию. Я сразу понял, что ничего хорошего ждать не стоит. Поняли это и другие. Кто-то даже предупредил меня:
— Возьми с собой что-нибудь теплое!
Меня там ждали: Смерть, жандарм с винтовкой и человек в штатском, вертевший в руках красную записную книжку, Я сразу же ее узнал: это была книжка бай Стояна, в которой когда-то хранилась и фотография Бонки. Так вот за какой «справкой» меня вызвали! Я приготовился к худшему.
— Тебе знакома эта записная книжка? — спросил человек в штатском.
— Нет! — ответил я.
— Видел ли ты ее когда-нибудь прежде?
— Нет!
— Знаешь ли, что написано в ней?
— Нет!
Он встал, поднес записную книжку к моему лицу и, стукнув меня по голове, сказал:
— Не люблю слова «нет»! Здесь надо говорить только «да»!
Я моргнул, потому что он снова ударил меня записной книжкой, и наклонил голову.
— Тебе ясно? — повторил он.