— Да!
— И никакого увиливания! — Он склонился над записной книжкой и начал листать ее, плюя время от времени на пальцы. — Так ясно тебе?
— Да.
— Вот! — Он перестал листать записную книжку и что-то забормотал вполголоса. Потом спросил меня, не отрывая взгляда от написанного:
— Ты знаешь Бонку Илиеву Качамакову?
— Да.
— Его любовницу…
— Да.
— Она вышла замуж за адвоката Татарчева?
— Да.
— Слушай, дурак! — разозлился он. — Если скажешь еще раз «да», отправлю тебя в карцер.
— Да, — механически ответил я, и в тот же миг Смерть бросился на меня и защелкнул на моих запястьях наручники.
Штатский снова выпрямился и, показывая мне записную книжку, добавил многозначительно:
— Здесь все описано… В том числе и план побега, который вы вместе с ним задумали! Сейчас иди посиди эту ночь в карцере, а завтра утром на свежую голову расскажешь нам подробно о канале… А может быть, и этой ночью!
— О каком канале?
— Посидишь, подумаешь и вспомнишь… — Он внезапно ударил меня железным кулаком в подбородок так сильно, что едва не выбил мне зубы. На губах моих показалась кровь и потекла по подбородку, по шее. Я не мог ее вытереть, поскольку был в наручниках. Мужчина ударил еще раз записной книжкой по моей остриженной голове и указал на дверь, чтобы меня вывели. В это время зазвонил телефон, и мужчина отвернулся от меня. Меня повели в слесарную мастерскую, чтобы заковать в цепи. Так, в наручниках и с цепями на ногах, я оказался в карцере. Это был тесный, влажный и холодный чулан, «одиночка», как говорили мы. Окон, конечно, не было. Зияла только какая-то дыра в полу, из которой несло гнильем и нечистотами. Эта дыра предназначалась для «проветривания». Был там большой камень, на который можно было сесть, и только. Я моментально опустился на него и прижался спиной к мокрой стене. Моя цепь зазвенела глухо, почти неслышно. Тишина преисподней заглушала все звуки. Наверное, это было дно ада. Еще ниже едва ли можно было спуститься отсюда. Оставалось только засыпать меня землей, чтобы я был совсем как в гробнице.
Не знаю, сколько времени я там провел. Помню только, что, когда открыли дверь и вызвали меня, я не мог сказать своего имени. Смерть несколько раз меня спрашивал, но я не отвечал. Не потому, что не хотел отвечать, а просто не мог разжать челюсти, чтобы произнести хоть слово. Мне казалось, что язык мой увеличился, стал неподвижным, не умещался во рту. Когда меня вывели на свет в коридор, где были окна, я потерял сознание. Очнулся я в широкой комнате, уже без цепи и наручников. Передо мной стоял незнакомый мужчина в темных роговых очках и с сигаретой во рту, которая непрерывно дымила. Это был следователь. На его письменном столе не было ничего, кроме пепельницы, переполненной окурками. Не было ни пресловутой красной записной книжки, ни карандашей, ни бумаги. Огромный длинный полированный стол ослепительно сверкал на солнце. Человек в роговых очках долго курил, не глядя на меня, стряхивал пепел с сигареты, думал. Потом спросил:
— Ты литератор, верно?
— Да.
— Об одном тебя прошу, — продолжал он, — не отвечай мне односложно. Говори нормальными, длинными предложениями, только не «да» и «нет»!
— Да.
— Опять начал!.. Смотри, я рассержусь на тебя… Скажи: люблю литературу, мои любимые писатели — Максим Горький, Михаил Шолохов и другие. Читал «Мать» Горького. Недавно разбирали это произведение в литературном кружке… Люблю также и западную литературу… Например, французскую, испанскую!
— Да, понимаю!
Он встал, стряхнул пепел в открытое окно и резко обернулся ко мне.
— Тебя ожидает печальная участь, если не поможешь следствию! — пригрозил он.
— Какому следствию? — удивился я.
— По делу о Стояне Гайтанове… Ты должен облегчить нам работу, если хочешь выйти на свободу! За стенами тюрьмы тебя ждет красивая девушка!.. Мы должны добраться до канала, по которому передвигается в настоящий момент Стоян Гайтанов… Он в Софии, мы знаем это… Но где? Ты это нам скажешь… Вот и все, что требуется от тебя. Пожалуйста, садись за стол… Вот тебе бумага, чернила и ручка. Пиши!.. Подробно, все подряд! Квартиры, явки… и так далее!
Он отодвинулся от стола, чтобы освободить мне место. Показал на стул. Я не посмел, конечно, сесть на широкий, удобный, обитый кожей стул, а только сделал шаг вперед и спросил:
— Какие квартиры?
Он сморщился. Дымилась сигарета, прилепившаяся у него в углу рта, а за стеклами очков прямо передо мной враждебно блеснули его глаза.
— Описывай!.. — приказал он. — Подробно и точно!.. Я тебя оставлю одного. Писатели любят уединение. — И он вышел из комнаты.