Я остался один. Пустой стул молчаливо приглашал сесть на него, но я по-прежнему стоял на том самом месте, где меня оставил следователь. Я действительно не знал, что писать и что рассказывать. Мои беседы с бай Стояном касались в то время лишь Бонки и адвоката Татарчева. Других имен я не знал, но даже если бы и знал, то едва ли написал бы их, потому что это было чуждо моему понятию о конспирации. Долго я так стоял и думал. Какие только догадки и предположения не вертелись у меня в голове! Бегство бай Стояна, подготовленное и организованное им исподволь, также было для меня большой загадкой. «Почему? — спрашивал я. — С какой целью?» В душе моей зародилась страшная мысль, которую я не мог прогнать: «А если он действительно решил их убить?» Мысль была чудовищная, и я гнал ее прочь. «Нет, нет! — говорил я себе. — Бай Стоян не способен на подобное преступление. Он не убийца и не может им стать! Ручаюсь головой!»
Когда следователь вернулся и увидел, что я стою на том же самом месте, где он меня оставил, то ничуть не удивился. Лишь передвинул сигарету из одного угла рта в другой и сел в кресло, издав глубокий стон, будто его пронзили ножом.
— Значит, будем молчать?.. Хорошо! — Он нажал кнопку звонка и приказал вошедшему ключнику: — Отведи его в карцер.
— В тот же самый?
— Да, в тот же.
— В наручниках?
— Без них.
— А цепь?
— Без нее.
Великодушие следователя меня удивило. Без цепи и наручников? Это кое-что да значило. По крайней мере на этом этапе моего допроса.
А другого этапа не было. Меня неделю продержали в карцере, в этой темной и сырой дыре. О том, что прошла неделя, я узнал от ключника. Он каждое утро приносил мне горячий чай в алюминиевом солдатском котелке. Я хватал его сразу двумя руками, чтобы согреться, и начинал жадно глотать слегка подслащенную, ароматную жидкость с запахом липового цвета. К сухому хлебу я не притрагивался. Его я ел в обед и вечером с похлебкой. Похлебку я ел кривой ложкой, которую обычно держал за поясом под рубашкой. Похлебка была «полноценная», «калорийная» — с картофелем и небольшим количеством риса. Тепло возвращало мне силы. Возвращало и надежду, что однажды я все-таки выйду живым из этого гроба.
Я непрерывно думал о своих товарищах, ожидающих меня в другой части тюрьмы, и, конечно, о бай Стояне. Я мечтал вернуться снова к ним. Представлял, как их выводят на прогулку во двор, как они собираются вокруг Смерти, чтобы получить свои письма, как распределяют полученные с воли передачи, как тайком читают нелегально принесенную прессу, как обсуждают проблемы текущей политики.
Сидя на холодном камне, я вглядывался в темноту щелей закрытой двери, вслушивался в голос ключника. Пусть бы меня сто раз в день вызывали за «справкой», пусть били бы записной книжкой по голове, ругали и толкали, требуя, чтобы я назвал каналы, по которым передвигается бай Стоян к Бонке и адвокату Татарчеву, чтобы зарезать их. Но никто не вызывал меня. Обо мне забыли… В конце концов неделя истекла, меня выпустили из карцера. Я слегка оброс бородой, похудел, глаза мои ввалились. Я жадно разглядывал людей и предметы, будто впервые их видел и открывал для себя. Мне казалось, что вокруг меня возникло что-то новое, незнакомое мне.
В сущности, так и было. Меня отправили в центральное здание тюрьмы, где содержались уголовники. Я был очень удивлен и озадачен этим. Зачем меня перемещают? Что задумали?
Затолкнули меня в камеру, где уже находились три человека. Они долго меня рассматривали, пока я расстилал свой пуловер, чтобы не ложиться на голые доски. Только когда я лег и попытался заснуть, кто-то из них проговорил, как бы продолжая давно начатый разговор:
— Нашли, что ли, канал? — Голос был сиплым, недобрым.
Я молчал, решив, что вопрос обращен не ко мне, а к кому-то другому. Кто-то тронул меня за плечо, и снова послышался сиплый голос:
— Тебя спрашиваю. Нашли канал?
— Какой канал?
— Ну, давай, давай… От нас, что ли, будешь скрывать?.. И мы задумали то же самое, да нас раскрыли.
— Ничего я не знаю.
— А мы знаем… Ваш человек схвачен. Теперь получите сполна… Он все признал. Клубок распутывается.
Двое других начали смеяться. Я закрыл лицо, но всю ночь не сомкнул глаз.
На следующий день я объявил голодовку — не стал пить чай, отказался от похлебки. Заявил, что не положу в рот ни крошки, пока меня не переведут в другую камеру. Моя борьба продолжалась два дня, после чего меня перевели в Сливенскую тюрьму — туда собирали политических заключенных со всей страны. Именно в этой тюрьме я узнал всю правду о бай Стояне. Но это целая одиссея, которую я не берусь пересказывать. Все-таки было интересно узнать, как произошло это необыкновенное бегство, из-за которого всех нас разбросали по тюрьмам Болгарии. По версии одного из товарищей, который также оказался в Сливенской тюрьме, бай Стоян сумел уехать в Испанию. По другим сведениям, он еще находился в Болгарии, и каждый день ждали, что он вернется к своим старым друзьям.