– Ты должна петь эту песню.
– Она мне не нравится. Я не буду ее петь.
– Это хорошая песня. Если ты ее будешь петь – тебя станут узнавать.
– Меня и так все узнают.
– Чтобы стать популярной, нужно брать новые, модные песни.
– Я и так популярна.
– Если ты будешь петь эту песню, ты станешь еще популярней.
– Но я не хочу петь эту песню.
– Ты должна ее петь.
– Я не хочу – и не буду.
– Ты не должна так говорить. Тебя еще очень мало знают.
– Чепуха. Меня все знают.
И так до бесконечности, до полной потери смысла и терпения. Хотя, надо отдать им должное, эта полемика никогда не перерастала в безобразные сцены, они даже ссориться ухитрялись, не повышая друг на друга голос. Иногда мне казалось, что от такого занудства я просто сошел бы с ума.
Дискуссии о степени Сониной популярности возобновлялись едва ли не каждый день, и на этом фоне иногда происходили презабавные истории. Одна из них разыгралась в заурядной Целиноградской аптеке, куда мы зашли купить кодеин – лекарство от кашля. Соня расплатилась и уже собиралась положить таблетки в сумочку, как вдруг к ней подскочил молодой человек и, заворожено глядя на нее, опустился на колени. Нужно ли говорить, что Соня была в восторге от того, что у нее появился столь весомый аргумент в пользу собственной популярности.
– Видишь, как меня принимают? – торжествующе обратилась она к Толику.
Ни она, ни я даже не придали значения тому, что аптекарша, плохо говорившая по-русски, предостерегающе замахала руками и закричала:
– Нет, нет! Не таблетки! Наркоман! Наркоман!
– Мне не важно, как зовут этого юношу, – заявила Соня. – Важно то, что он узнал меня, а значит, меня знают и любят.
Наивная Сонечка первый раз в жизни услышала слово «наркоман» и, естественно, восприняла его, как диковинное казахское имя. Толик оказался более просвещенным в этих вопросах:
– Соня, этот парень – наркоман. Он употребляет наркотики.
– При чем же тут я? – смутилась Ротару. – Мальчик, ты хочешь автограф?
Ответ прозвучал, как гром среди ясного неба:
– Таблетки! Дайте таблетки!
Изумленная Соня протянула юноше одну из упаковок, и тот, без единого слова благодарности, немедля покинул нас. По лицу Сони пробежала тень сомнения в правильности своего поступка, и, обращаясь ко мне за поддержкой, она сказала:
– Наверное, у него тоже кашель…
К тому моменту я уже сообразил, почему аптекарша отказывалась продать юноше таблетки, и каким образом он намеревался их использовать. Однако я оказался в щекотливой ситуации: поддержать Соню означало оказаться идиотом в глазах Толика. Поддержать Толика – окончательно расстроить Соню. Поэтому я промямлил:
– По-моему, у него другая болезнь.
Толик только вздохнул:
– Эх, Сонечко, Сонечко…
Однажды она пела в летнем театре имени Фрунзе, в Сочи. Дверь служебного входа из-за жары была распахнута настежь, возле нее останавливались отдыхающие и слушали доносившийся со сцены голос. Я вышел подышать свежим воздухом, поскольку духота за кулисами была неимоверная, и увидел Эдиту Пьеху собственной персоной в сопровождении дочери. Я незамедлительно пригласил их в зрительный зал, но Эдита Станиславовна предпочла дослушать песню, стоя у входа. Соня как раз пела «Алексей, Алешенька, сынок…» – драматическую балладу, требующую от вокалистки полной эмоциональной отдачи. Пьеха, дослушав песню до конца и стараясь выдержать нейтральный тон, сказала: «Эта девочка далеко пойдет».
Я еле дождался окончания концерта и рассказал этот эпизод Соне. Оценка знаменитой певицы, находившейся тогда в зените славы, была для нее невероятно лестна. Кроме того, Соня наверняка сравнивала себя с Пьехой: для них обеих русский язык не был родным, и та, и другая говорили и пели с акцентом, который с годами стал всего лишь менее заметен…
Последний концерт в парке «Ривьера» закончился рано, и на входе Соню уже ждала толпа украинских поклонников, которые скандировали: «Поздравляем! С днем рождения!» Соня была в восторге. Она посылала воздушные поцелуи и торжествующе поглядывала на Евдокименко, всем своим видом говоря: «Видишь, как меня любят!» Толик смотрел на нее сияющими глазами, он ни на минуту не сомневался, что в ее успехе есть доля его труда, он был горд и за жену, и за себя. Когда мы, наконец, сели в нашу «Волгу», восторженно ревущая толпа подхватила автомобиль и пронесла его с десяток шагов на руках. Соне это казалось апофеозом популярности.