В этой комнате слуга Хусаина намазал его едким белым составом из лайма и мышьяковой воды. Я и без предупреждения понял, что нельзя касаться этого состава губами и тем более надо беречь от него глаза. Никакие убеждения не заставили бы меня пройти это испытание, после того как я увидел, что через пятнадцать минут белый состав был соскоблен с кожи Хусаина ракушкой мидии. Именно таким образом Хусаин добивался белизны своей кожи и избавлялся от волос, которые были не в моде, каждый раз, когда приезжал на Восток по делам.
— Ты знаешь, Сулейман Великолепный — наш нынешний правитель, пусть Аллах всегда помогает его делам! — очень странный султан. Он всегда женится на матерях своих детей. Обычно женщин для гарема султана покупают, и какой же это успех для них! Подняться из такой отчаянной бедности, что приходится ходить по снегу босиком, и стать султаншей — самый высокий пост, которого может добиться женщина в нашей империи — пост, чуть менее могущественный, чем занимает сам султан. О чем же здесь жалеть? Все наши султаны были рождены женщинами-рабынями.
Хусаин говорил это, сдвигая свое бело-красное полотенце то в одну, то в другую сторону так низко, что раб мог почти касаться его гениталий. Что касается меня, то сколько бы времени я ни прожил среди турок, я никогда не позволил бы такого по отношению к себе. Кто знает, может, и обычай обрезания произошел из-за случайного неловкого действия раковиной?..
Итак, я не позволил рабу скрести меня ракушкой. После того как он смыл с меня мыло мускусной водой, раб вытер свои руки по локоть о полотенце, взял мочалку из конского волоса и начал ею скоблить меня. Единственная вещь, которую он не использовал, была плетенная из проволоки губка, но и все остальные приспособления были не менее жесткими для меня. Такое испытание стоило мне довольно большого количества кожи. Я думаю, раб, который проделывал все это со мной, с усмешкой констатировал, что он никогда еще не добивался такого ошеломляющего «очистительного» эффекта.
Между тем в другой ванне молодой человек приблизительно моего возраста производил такую же процедуру со своим дедушкой, наблюдать со стороны это было очень трогательно. В конце концов мыло с кусками кожи было смыто с нас при помощи ковшей с горячей водой, стекая ручейками по мраморным каналам.
— Рабство не настолько безнадежно и не настолько могущественно, как ты полагаешь, — продолжал Хусаин наш разговор между обливаниями. — Особенно для молодой девушки с такой внешностью и с такими талантами, как у твоей синьорины. И ты должен признать, что она была довольна, когда мы оставили ее, — добавил он. — Ты думаешь, мой друг, что, попробовав тех лакомств, которые она ела на завтрак сегодня, она будет довольствоваться той скромной пищей, что ты можешь ей дать? Прости меня, мой друг, но она избалованная и фривольная молодая женщина. У нее изысканный вкус, и мне жаль тебя, если ты отважишься на попытку удовлетворить его, ты, сирота и моряк.
Поэтому давай не грусти. Позволь мне прислать маленькую чернокожую девочку сегодняшней ночью к тебе опять, и на этот раз ты не прогоняй ее. Испытай удовольствие с ней. Твоя жизнь улучшится, если ты сделаешь так. И к тому же ты выполнишь желание Аллаха. Растворись в ней, и посмотрим, вспомнишь ли ты после этого Софию Баффо. Дочь Баффо смирилась с судьбой, приготовленной ей Аллахом. Мой друг, смирись и ты, — подвел он итог своим размышлениям.
Но пока мы переходили в третью комнату бани, я, отчаянно жестикулируя, дал понять ему, что никогда с этим не смирюсь.
XX
Посреди третьей комнаты находился бассейн, купол над которым поддерживался четырьмя колоннами, которые тоже были явно византийского происхождения. Но я не мог рассмотреть большинство архитектурных деталей из-за пара, который душил меня.
Пар поднимался из бассейна, который напоминал кастрюлю повара, и растекался по всему полу. Пар исходил из серных источников, расположенных в нишах по периметру вокруг бассейна. Пар исходил от кожи турок. Фигуры проплывали мимо меня в потоках тумана. В медленном движении они перемещались и пропадали, как привидения. От давления пара формы расплывались перед глазами.
Очень скоро ничто на земле так не напоминало нижние котлы Дантова «Ада», как турецкие бани. Сцена Фоскари и рядом не стояла с этим явлением лопаточек и люф в качестве хлопушек и бичей и с массажистами в качестве демонов.
— Забери меня отсюда, — умолял я Хусаина, задыхаясь в этой тяжелой атмосфере.
Но, казалось, он вовсе не слышит мои призывы или внезапно перестал понимать итальянский язык. Мои слова терялись в общем гуле смеха и разговоров — или в страхе, который мы испытывали, обнаружив себя объектами вечного проклятия.
У меня не было другого выхода, как только следовать за моим другом в туманную глубь бассейна. Мы придерживали наши бело-красные юбки, так как ткань всплывала на поверхность над нашими талиями, пока вода не пропитала их.
Вода в бассейне была настолько горячей, что здесь можно было бы варить яйца, но я не мог сказать это вслух, так как не мог произнести ни одного звука. Жара действовала на мои связки ужасным образом.
И в этом месте кошмарных мучений я впервые увидел турецкую женщину. Она шла перед нами, пересекая бассейн коротенькими шажочками, как будто бежала от одной двери к другой. Я не видел ее лица, так как она закрывала его руками и сквозь пальцы смотрела на окружающих мужчин — по крайней мере, она не упадет в этот бассейн. У меня не было и тени сомнения, что это женщина, поскольку кровь сразу заиграла в моих жилах.
Большое количество мужчин заинтересованно наблюдали за женщиной, и Хусаину пришлось дать мне некоторое пояснение.
— Ее обвинили в измене, — сказал он, доказывая, что все-таки еще знает, как разговаривать по-итальянски. — Женщина пересекает это пространство, чтобы доказать свою невинность, ее муж и братья наблюдают. У нее нет шаровар, и если она виновна, то ее юбка подымется над ее головой.
— И что будет, если она подымется? — спросил я, больше, чем этой женщиной, интересуясь своим собственным состоянием и несказанно радуясь, что ко мне наконец-то вернулся голос.
— Если это случится, у ее мужа будет право убить ее, как и у обманутого мужа в Венеции. Это испытание — старая традиция, существующая, так же, как эти колонны, с греческих времен.
— Она невиновна, — заключил я, придерживаясь того же мнения, что ее муж и брат.
— Конечно, — сказал Хусаин, глядя в противоположную сторону безо всякого интереса.
— Почему ты говоришь «конечно»?
— Потому что, если у нее хватило мужества сделать это, она невиновна ни на волос. Я предполагаю, что отношение ее к мужу теперь изменится. Она теперь поймет, что муж не единственный человек, которого сотворил Аллах, и что он, восхваляй его каждый, делает больше добра, чем зла. Я могу сказать, что только полный дурак может желать такого испытания для своей жены.
С этими словами Хусаин вернулся к своему занятию, а я должен признаться, был больше поглощен своим дискомфортом, чем возможностью глазеть по сторонам.
Между тем на противоположной стороне появилась новая фигура, которая явно направлялась в мою сторону. Походка этого человека, пожалуй, была даже более женственной, чем у обвиненной женщины.
Я подозревал о странных и неприятных отношениях между мужчинами, но сейчас был просто в оцепенении: женоподобный мужчина с вихляющей походкой чего-то хотел от меня. И тут вдруг Хусаин вышел из воды и начал громко ругаться. На минуту я подумал, что эта тирада направлена против меня и что он забыл, как плохо я понимаю по-турецки.
— Будь проклята ваша религия! — так началась эта речь, где упоминались венецианцы, и дошло до того, что он сказал: «Мой султан засунет свой палец в ваш зад!» и «…они находят обувь ваших дедов под кроватями ваших матерей!»