Я что-то выкрикнул. Не помню, что это было, — без сомнения, самое скверное проклятье, какое только мог вспомнить, но ярость в моей груди сделала меня глухим ко всякой учтивости. В один момент я снял свой камзол с плеч и ударил им по рукам производителя плитки, задев при этом и вазу. Стекло разбилось о мраморный пол на миллионы осколков.
С этим стеклом разбился и весь мой мир.
Оттолкнув турка в сторону, я выбежал в суету площади.
XXI
Я бежал вниз по улице, по которой ранее взбирался в компании с Хусаином, надеясь, что смогу укрыться в толпе.
Я был уверен, что он последует за мной. Я был так в этом уверен, что даже через час, когда заходящее солнце окрасило собор Святой Софии в золотой цвет, я все еще не сбавлял шаг, пытаясь при этом смотреть по сторонам, как загнанный заяц. Однажды мне даже показалось, что я заметил его тюрбан на площади, перед самым великим святым местом в Стамбуле. Хусаин там молился.
При его виде, реальном или воображаемом, мои усталые ноги нашли в себе силы завести меня за левый угол мечети. Там, за углом, я увидел темную тропинку, которая показалась мне достаточно безлюдной. Я пошел по ней.
Единственный факел, забытый здесь каким-то рабочим, освещал расстояние в тридцать шагов. Преодолев его, я погрузился в темноту, идя уже по земле, которая скрывала все звуки и все угрозы незнакомого города, в котором я был один-одинешенек.
По мере того как я спускался все ниже и ниже, я стал слышать звуки воды, огромного количества воды. То там, то тут вдалеке раздавалось металлическое «кап, кап, кап». Тихо, но четко звучали ноты, как будто перебирали струны лютни. И вдруг я увидел большой подземный грот, в котором было достаточно воды, чтобы снабжать весь этот огромный город во время осады — или для того, чтобы поливать сады великолепных дворцов с мая по октябрь. Я даже не мог видеть ни границы воды, ни колонн, которые поддерживали арочную крышу. Колонны, заметил я с горечью, тоже были византийского происхождения.
Я наклонился и зачерпнул рукой воды, проверяя свое открытие. Вода была холодной, но сладкой. Быстро нырнув в нее, я возвратил себе с лихвой все то, что в бане смыли с меня.
Таким образом освежившись, я еще раз подумал об осаде. Здесь, в подземном фонтане, была вода, безопасность, это было безлюдное и защищенное место, где можно было надежно спрятаться.
Когда я наконец отошел от резервуара, а солнце уже совершенно зашло и город был окутан полнейшим мраком, новый план созрел у меня в голове.
То, что я сейчас должен был сделать, это попытаться отыскать рынок рабов. Рынок рабов и Софию Баффо.
Улицы Стамбула с исчезновением солнца сделались тихими, мрачными и холодными. Публичный мир мужчин, который я наблюдал, был всего лишь тщетной иллюзией дня. Частная жизнь гаремов — вот что было реальным, и к этой реальности все смертные возвращались ночью.
Мне это напомнило цветение какого-то гигантского растения, которое сейчас свернуло свои лепестки, так как все магазины и дома сейчас были закрыты. Но везде я мог чувствовать тяжелый запах этого цветения, который остается даже после того, как листва опадает. Вначале я боялся, что мои шаги могут услышать, боялся привлечь к себе внимание. Затем я убедился, что на улице я не один: кроме меня, на улице были еще невидимые женщины в вуалях или закрытых седанах, которые шли по темным переходам.
Я тоже пошел по этим переходам, которые привели меня к воротам рынка рабов. Конечно же, ворота рынка были закрыты. Они были закрыты уже с обеда, потому что считалось, что жара полудня даже в марте — неподходящее время для продавцов и покупателей такого высокого ранга.
Здания рядом не были монолитными. И мне пришлось прислушаться к звукам шагов, чтобы рассчитать геометрию расположения прохода. Наконец резкий аромат уверил меня, что я сделал правильный выбор. Я взобрался по стене, перешел через крышу, спрыгнул на землю и оказался в том самом дворе, на который выходили окна темницы Софии Баффо.
Да, это были ее окна, высоко на стене, но они были достаточно большими: даже мужчина мог пролезть в них. Единственной преградой были тонкие решетчатые ставни, которые пропускали свежий ночной воздух в комнату. Но сейчас они были приготовлены для холодной погоды и могли задержать любого вора, даже меня, готового на всё. Однако страстное желание, как известно, иногда заменяет опыт.
Магазин рабов и двор когда-то были построены с соблюдением всех мер предосторожности, но с годами его владельцы стали менее внимательными и осторожными. Иначе они вряд ли допустили, чтобы виноградная лоза, создающая тень, ползла прямо по стене. Это была довольно хрупкая лестница, и она ужасно раскачивалась подо мною, когда я приближался к ставням. Затем я зацепился за выступ здания. Поспешность не всегда безопасна, но так или иначе я достиг своей цели.
Решетки под моей рукой начали поддаваться.
Я не священник, но все же уверен, что у Бога есть в сердце снисходительность к мятежности молодых людей. Иногда Он закрывает глаза на проступки, за которые старый человек был бы сурово наказан. Я верил в это, как бы это ни казалось фантастично, потому что сердцем чувствовал Его покровительство.
Или, возможно, это был не Бог, а что-то более волшебное и магическое — возможно, поцелуй, которым одарила меня моя мать в младенчестве как талисманом, когда она знала, что скоро умрет, и не могла оставить меня без своей защиты. Я не помнил этого поцелуя, но чувствовал какую-то сверхъестественную силу, которая помогала мне этой ночью. К тому же я был уверен, что если бы я вернулся в дом Хусаина в любое время, я снова был бы принят там без какого-либо наказания.
Действительно, моя уверенность могла распространяться и на это. Я снова и снова проигрывал события в своей голове, каждый день с этой ночи, отыскивая тот шаг, который был лишним. Но в ту минуту я верил, что оставил свободу, чтобы подчиниться своей собственной воле, чтобы делать все самому, самому устраивать свою жизнь в другом, более счастливом русле. Где же был тот момент, когда моя воля покинула меня, когда судьба взяла надо мною верх? Я не мог ответить на этот вопрос. Хусаин, я знаю, думает, что это случилось тогда, когда я вышел из-под его опеки. Но я так верил в себя, что ни минуты не сомневался тогда, что любое дело будет мне по плечу. Не сомневался я и сейчас, зная, что смогу открыть ставни, не разбудив никого.
София Баффо, как оказалось, спала этой ночью одна в той же самой огромной комнате. Она услышала, как я карабкался по лозе, проснулась и поняла, что это я, прежде чем я сам, собственной персоной, появился в проеме окна. Не желая выдать меня, она молча стояла у окна, как дорогая икона, и ждала меня, любуясь лунным светом. Вскоре она подала мне руку и помогла влезть в окно. Девушка улыбалась с удовольствием, когда приветствовала меня шепотом:
— Как приятно видеть вас снова, синьор Виньеро.
У меня не было времени, чтобы попросить ее называть меня «Джорджо». У меня была другая задача.
— Я пришел, чтобы спасти вас, — сказал я.
К моему удивлению, она повернулась и отошла от меня на несколько шагов, как бы заигрывая со мной.
— Но… но это невозможно, — ответила она.
— Нет. Это возможно. Я нашел превосходное место, где мы можем спрятаться. Старый грот совсем недалеко.
— У меня нет ни малейшего желания прятаться в холодном и сыром гроте.
— Это будет продолжаться совсем недолго, пока я не доберусь до Перы, найду наших соотечественников, чтобы они приехали за нами на лодке, и…
— Но, синьор Виньеро, я не могу. Я не могу лазать по стенам, как вы, словно муха. Вы же этим занимаетесь с самого первого дня нашего знакомства.
Сравнение с мухой было вовсе не то, что я ожидал услышать от нее в награду за мой подвиг, но я проигнорировал это.
— Вы можете, — настаивал я. Ведь я предлагал ей то, что она больше всего жаждала с нашей первой встречи. — Я помогу вам. Вы можете это сделать. Вы должны это сделать.