Она научилась петь, переделала несколько венецианских песен под вкус Нур Бану в то же самое время придавая им свое собственное экзотическое звучание, которое так нравилось слушателям. Она также научилась немного играть и аккомпанировать другим, когда они выступали, но на это у нее не хватало терпения и усердия. Притом она слишком любила сама быть в центре внимания.
Поэтому София горела желанием завести много друзей, и ей в этом везло. Очень скоро любое сборище в гареме не проходило без громких аплодисментов и выкрикивания ее имени. Ее окружение, начиная с маленькой поломойки, переменило ее имя из «Софии» в «Сафи», означающее «прекрасная». Это турецкое имя очень подходило дочери Баффо, и вскоре она забыла, что когда-то ее называли по-другому.
К середине лета в гарем пришла великая радость: их господин вернулся с победой, и рассказы о капитуляции шаха и позорной смерти Баязида смаковались в разных версиях по всему гарему.
Все же София — или Сафи — не радовалась этой новости, как остальные. Хотя она никогда не видела своего господина, возносимого сейчас всеми настоящего героя, но уже точно знала — это был мужчина с большим аппетитом. Кроме мальчиков, которых он любил, как доносили слухи, каждый вечер он посылал записку огромному белому евнуху. Тогда Нур Бану выбирала трех или четырех самых красивых девушек в гареме и посылала их в его апартаменты. Одну из них выбирал он, в противном случае звали фаворитку господина, которая удостаивалась чести провести с ним ночь.
Сафи внимательно наблюдала за происходящим и откровенно восхищалась той властью, которой обладала Нур Бану. Сам господин, хотя он жаждал женщин больше, чем угощения и лакомства, знал очень мало о том, как идут дела в его гареме. Он даже точно не знал, сколько женщин живет здесь. «Двадцать или тридцать», — ответил бы он, если у кого-то хватило наглости спросить его об этом.
А вот Нур Бану могла сказать в любое время (хотя число наложниц постоянно изменялось), сколько точно девушек было в гареме, и это число равнялось приблизительно пятидесяти. В этих вопросах, касающихся его досуга и хозяйства, Селим целиком полагался на Нур Бану. И хотя она сама больше никогда не делила с ним постель, она точно знала, кто это сделает.
Если какая-то девушка была у нее в немилости, Нур Бану говорила следующие слова: «Выберите другую, мой господин, потому что эта девушка ждет ребенка». Когда девушка вновь обретала ее милость, она так же легко могла сказать: «О, мой господин, эта девушка только что потеряла ребенка и очень расстроена, поэтому желательно, чтобы вы ее утешили».
И Селиму, который точно и не знал, откуда берутся дети, из-за своего невежества, приходилось верить ей.
Сафи очень быстро поняла, что если она хочет добиться своего, то должна действовать через эти каналы. Она может быть самой прекрасной и любимой в гареме, но это ничего не значило, если у нее не было связей с миром мужчин. Только если прекрасная девушка смогла бы завоевать милость одного из евнухов за спиной госпожи, у нее был шанс связи с внешним миром без участия Нур Бану. Именно поэтому госпожа очень строго следила за всеми евнухами своего гарема.
Сафи наблюдала, как другие девушки, возвратившись утром, показывали или хвалились маленькими подарками от господина, если они ему особенно понравились. Гораздо реже происходило более важное событие: когда какая-то девушка беременела. По воле Аллаха это мог быть сын, и тогда ее власть во внешнем мире возрастала и ограничивалась только властью этого сына и той преданностью, которую она в нем воспитала. К счастью Нур Бану, рождалось больше дочерей, и ее Мурат имел только четырех соперников из всего наследия Селима.
Сафи была хорошей ученицей этой системы, ее триумфов и зависти. Каждый вечер, когда евнух шепотом поверял желания господина Нур Бану, она была готова к желанной развязке. Когда Нур Бану медленно поворачивалась и рассматривала девушек, Сафи пыталась сидеть прямо, поддерживала осанку, прикрывала глаза, грациозно клала свои руки на колени — делала все, чтобы выглядеть привлекательной.
Но ни разу за многие месяцы ее имя не было произнесено Нур Бану, когда та принимала решение. Никогда Сафи не оказывалась среди девушек, которые мгновенно вскакивали и бежали принимать ванну, делать макияж, чтобы приготовить себя к визиту к господину.
Вначале Сафи думала, что ее не выбирают из-за незнания турецкого языка или местных манер. Это подвигало ее на более усердное обучение. Но скоро она начала подозревать, что ничто из перечисленного не было причиной этого. Иногда, когда она играла с другими девушками, она ловила на себе взгляд Нур Бану.
«Она наблюдает за мной, как мой отец, бывало, наблюдал за шаловливыми жеребятами на полях весной, — думала Сафи. — Удовлетворенно, гордо, как будто она сама создала меня. Я не вижу в ней разочарования во мне. Я ее любимица, это ясно. Когда она не желает обедать с остальными, она всегда зовет меня составить ей компанию в ее комнате. Она часто разговаривает со мной на сокровенные темы и всегда с удовольствием смеется над тем, что я говорю. Она дала мне первой выбрать наряды на прошлой неделе — даже прежде, чем она выбрала голубой шелк для себя. И все же она не выбирает меня для господина! Почему? О, почему?»
Подобные мысли посещали Сафи с каждым днем все чаще и чаще, пока она не узнала, что никакие секреты в гареме не обсуждаются прямо, здесь обо всем надо догадываться. Впервые с тех пор, как она покинула Венецию, Сафи начала чувствовать себя рабыней. Но хуже всего было то, что она стала тосковать по родине.
Чувство, что она оказалась в ловушке, было не так просто спрятать. Занятая своими мыслями, она отвечала невпопад или иногда вообще ничего не отвечала, когда к ней обращались. Порой она бесцельно бродила по комнатам взад и вперед, напоминая львицу в клетке. Конечно, Нур Бану не одобрила бы этого, эта женщина была воплощением сдержанности, но иногда Сафи не могла удержаться.
Был жаркий полдень в конце лета. Женщины в поисках прохлады сидели под навесами ванн или под опахалами в центре мраморного зала, Сафи же бродила в одиночестве мимо отцветших розовых кустов в самом конце сада гарема. Здесь, прижавшись к железной решетке, она смотрела в узкое окошко в стене вдаль, куда только мог упасть ее взгляд. Белые поля артишока и золотых колосьев расстилались перед нею и, казалось, насмехались над ее затворничеством.
Но особенно больно ей было смотреть на соколов, свободных как ветер.
— О, как хорошо быть соколом! — вздохнула Сафи. — Их дом, небо, не имеет стен и барьеров ни в Турции, ни в Венеции.
— Я так и думала, что найду тебя здесь, — прервал ее мечты женский голос.
— Госпожа! — воскликнула Сафи, повернулась и увидела перед собой Нур Бану в сопровождении маленькой чернокожей рабыни с зонтом от солнца.
Сафи знала, что Нур Бану не доверяет девушкам, любящим уединение, так же как не любила пустое пространство во внутреннем интерьере дворца. Она любила, чтобы все было на своих местах. Сафи закрыла окошко своей спиной, как будто этот вид был каким-то лакомством, которое она стащила и с которым Нур Бану не должна была ее застать.
Но пейзаж за окошком нельзя было спрятать, как лакомство.
— Что же такое восхитительное ты видишь там? — спросила Нур Бану, нежно отодвигая девушку от окошка. — Я вижу только небо и поля, сегодня точно такие же, как и вчера.
— Вы правы, госпожа, — покаялась Сафи. — Здесь не на что смотреть. Я поняла это и больше никогда не буду смотреть в это окошко.
— И все же ты была здесь вчера и позавчера. Нет, здесь должно быть что-то интересное для тебя.
Сафи опустила голову, пойманная на своей маленькой лжи.
— Это испортит твою прекрасную белую кожу, — сказала Нур Бану, — опасно быть так долго на солнце.
— Но какая польза от моей белой кожи, если я никогда не… — Сафи расплакалась прежде, чем закончила предложение.
Нур Бану улыбнулась и слегка покачала головой, прощая недоговоренность фразы, хотя могла только догадываться, чем она могла закончиться.