— Теперь что мне с тобой делать? — спросил он больше себя, чем Сафи. — Если я отошлю тебя обратно сегодня вечером, мать съест тебя живьем. Таким образом, я полагаю, ты должна остаться здесь. Вот ключ. Уходи, когда ты будешь уверена, что это безопасно. Что касается меня — нет, я не буду больше желать твоей крови. В этой цитадели есть множество комнат, где я могу спать, даже более удобных, чем эта… И ради Аллаха, сделай что-нибудь со своей рукой, пока она не испачкала все твое платье.
Он сел на диван рядом с раненой девушкой и подал ей одну из салфеток, которые лежали на столе среди тарелок.
— Вот, вот, — помахал он ею. — Возьми ее скорей.
Сафи наконец взяла этот кусок ткани и медленно, вздрагивая от каждого прикосновения, стала прикрывать рану. Когда она убрала свою руку с груди, Мурат наклонился и дотронулся до нее, дабы еще раз убедиться, что девушка живая. Взяв конец ее косы, он взвесил ее в своей руке. Затем он позволил косе упасть и посмотрел на тот след, который она оставила на его коже.
— О-о, — он покачал головой, — так я и думал, золотая пыль. Моя мать — ведьма.
Но его скептицизм не остановил его действия, и он снова взял косу девушки в руки, расплетая ее и медленно перебирая волосы своими пальцами. Он нежно снял с головы Сафи украшенную жемчугом шапочку и вуаль и затем снова спросил: «Что же мне теперь с тобой делать?» И снова покачал головой, как будто пытаясь избавиться от мыслей, которые неожиданно пришли ему в голову.
Другие косы расплетались одна за другой, и Мурат наполнял свои ладони живой, теплой роскошью.
— Теперь что же мне с тобой делать? — пробормотал он снова.
— Вы можете… — начала Сафи.
— …могу любить тебя? — прерывая ее колебание и гладя ее волосы обеими руками, он нежно приблизил ее лицо к своему: — Да, я могу. И если Аллах будет милостив, я буду. Я точно буду.
XXXVII
Прошло три дня, прежде чем дверь в мабейне снова открылась и Сафи торжественно вернулась в гарем. Ключ от двери мабейна стал игрушкой для любовников. Они играли с ним в прятки: вначале рабыня прятала его от господина, который притворялся, что хочет уйти, а затем они менялись ролями. Мурат наконец спрятал его под подушками, на которых сидел, и когда Сафи пыталась достать его, он увлекал ее в очередную любовную карусель.
После этого принц спал, раскинувшись всем своим длинным худым телом на подушках, не думая о беззащитной наготе. Сафи тихонько вытаскивала из-под подушки ключ, собирала все одежду, которую могла унести, и бросала ее на пол, оставляя ключ под ней.
— О, Аллах, я умираю от голода! — это были ее первые слова, когда она появилась в гареме.
Обитательницы гарема смотрели на нее странно, как будто они увидели ту, кого уже считали мертвой.
В течение этих трех дней любовники питались только праздничным угощением на столике, слишком охраняя мир, который они создали, чтобы позволить даже глухому слуге зайти с кувшином воды и разрушить его. Они ссорились, как котята, над последней крошкой, затем начинали снова любить друг друга два или три раза, их голод и жажда только добавляли им страсти.
Хотя Сафи могла попросить любое блюдо на кухне гарема сейчас — после трех дней только свиданий, сладостей, ягненка и головокружительной сладости любви, — простая вода и плов звучали более привлекательно.
Пока она мыла руки и обслуживала себя, остальные обитательницы гарема окружили ее, желая услышать увлекательный рассказ. Только смерть гордого льва или пятидесяти мужчин в битве могла сравниться с этим происшествием, по меркам гарема.
— Но какой подарок он дал тебе за такое долгое время?
— Аллах пощадил тебя, мы думали, что он, должно быть, убил тебя.
— Да! Мы уже посылали евнухов, чтобы проверить это.
— Три дня, о милостивый Аллах! Я скажу вам, это могло меня убить.
— Он, должно быть, дал тебе что-то замечательное.
— Давай расскажи нам, что он дал тебе?
В конце концов Сафи умудрилась вставить слово «ничего» в этот поток вопросов.
— Как это ничего?
— Я не верю этому. Она, должно быть, прячет это.
— Но я думала, что это что-то большое, что невозможно спрятать.
— Возможно, это раб?
— Прекрасный евнух в твое собственное услужение?
— Вилла на Черном море? Конечно, он не мог дать тебе что-то меньшее.
— Я говорю вам, клянусь жизнью, — сказала Сафи, небрежно махая рукой с чашей плова, — он мне ничего не дал.
Она съела еще чуть-чуть и затем сказала:
— За исключением, возможно, — если Аллах пожелает — сына.
Она посмотрела прямо на Нур Бану, когда произносила это. Старая женщина даже убавила гордости и спеси, подойдя к толпе и слушая этот разговор. Но она успокаивала себя тем фактом, что все же это был ее план, хотя и был исполнен против ее воли.
Однако в голосе Нур Бану чувствовалась горечь, так же как и в ее словах:
— Он ничего тебе не дал? Хорошо, но ты не могла пользоваться таким успехом и усердно трудиться в течение трех дней и не получить за это ничего.
— Усердно трудиться, госпожа? Вы называете это «усердно трудиться»? — Сафи встретилась с глазами женщины с самоуверенной упрекающей улыбкой. — Хорошо, для тех, кто зовет это усердной работой, должна быть плата. Но я сама получила от этого удовольствие. Много удовольствия, — повторила она.
— Не вините вашего сына, — продолжала Сафи. — Возможно, он подарит мне что-нибудь позже, но когда я уходила, он спал.
— Он?.. Ты хочешь сказать, что ты ушла, пока он спал? Без его разрешения? Ты вышла из комнаты прежде, чем он?
— Да, да, да и еще раз да!
— Но этого просто нельзя делать. Сафи, я настаиваю, чтобы ты вернулась в мабейн и не покидала его до тех пор, пока мой сын не прикажет тебе.
— Есмихан! — Сафи проигнорировала отданное указание и вместо этого повернулась к девушке. — Есмихан, пойдешь со мной в баню? Я и сказать не могу, как хорошо и приятно почувствовать воду! Моя кожа уже покрыта коркой.
Молодая девушка взяла руку Сафи, даже не подняв глаза на Нур Бану. В гареме появилась новая сила, и теперь все об этом знали. Сафи, конечно же, никогда не займет место матери наследника, но сейчас она победила. Мать наследника не могла уже так распоряжаться, как прежде, и это ослабляло ее силу.
— И еще, госпожа, — сказала Сафи через плечо, когда они с Есмихан шли рука об руку по направлению к ваннам. — Госпожа, если ваш сын пошлет за мной (а я предполагаю, что он может это сделать), откажите ему. Да, скажите ему, что я не расположена, и пусть он посылает за мной снова — о, скажем, не раньше следующей пятницы. Да, точно, не раньше пятницы.
Есмихан с трудом сдерживала смех, удивляясь прекрасной храбрости этой девушки — теперь женщины, — которая держала ее руку. Сафи понравилась эта усмешка, и обе, взявшись за руки, как в детстве, побежали прочь.
Сафи и Есмихан были все еще в банях, когда Мурат действительно послал за ней.
— Скажите ему, что я неважно себя чувствую, — ответила Сафи и вернулась к своему мытью.
Посланник вернулся через несколько минут с более жесткой и срочной просьбой.
— Я нехорошо себя чувствую, — снова сказала она с настойчивостью, и Есмихан, хихикая, присоединилась к Сафи, чтобы вытолкать посланника из комнаты.
Затем начали прибывать подарки.
Те, кто раньше щелкал языками от жалости, сейчас замолчали. Вначале это были простые подарки: корзина великолепных персиков; небольшая, хотя и очень милая, шкатулка; потом стали поступать более существенные. Мурат раньше не очень интересовался женщинами, поэтому не собирал в своем хранилище подарки для них, как это делали другие мужчины.
Вскоре, однако, стало ясно, что он нашел наставника по этому вопросу, и его гонцы были посланы в разные города с мешками грашей. Прибыли шелка, драгоценности! Кутахия никогда не видела ничего подобного.
Пользуясь этими дарами, Сафи сама делала подарки, очень внимательно выбирая женщин для этого. Если бы Мурат видел, как мало привязанности у Сафи к вещам, его охватило бы отчаяние.