Во второй раз, когда мне удалось вырваться и даже пихнуть его, старик сказал: «Салах, ты дурак. Этот человек не под наркозом». — «Конечно, он под воздействием наркотика. Он просто очень сильный и поэтому сопротивляется».
Мне еще раз удалось ударить его.
«О, небеса, он не под наркозом». — «Я приказал своей жене». — «Может быть, она выпила все сама. Быстрее принеси ее снадобье, а то он порвет все ремни». — «Я говорю, он очень сильный. О Аллах, какой борец!» — сказал Салах-ад-Дин, полный гордости, в то время как спешил за снадобьем.
«О! Когда я был в Египте, у нас были новые ремни каждые шесть недель или мы не работали», — нашептывал старик себе для успокоения, так как я не давал ему подойти к себе, отбиваясь одними только свободными ногами.
Но когда вернулся Салах-ад-Дин, этим двоим удалось влить мне в рот немного опиумного снадобья. Однако у них не хватило терпения дождаться, пока снадобье окончательно подействует на меня. Как только они связали мои ноги, я почувствовал ужасную боль между ног, все еще находясь в сознании. Затем последовал весь этот ужас…
Потом я рассказал Есмихан, что слышал, как старик говорил: «Не очень хорошо. Совсем не хорошо». И Салах-ад-Дин ответил: «Очень хорошо, старина. Ты победил. Заканчивай работу, и мы посмотрим, сможет ли этот христианин выжить».
В этот раз они вернулись к столу и положили меня так, чтобы моя голова лежала ниже моего торса. Они хотели, чтобы я пришел в сознание.
Затем они туго связали мне живот тканевыми бинтами, так что кровь не могла больше циркулировать. Они продолжили свое дело, а потом завязали все новой повязкой. Когда же они прижигали мое увечье железом, горячим как огонь, какую же боль, острую и невыносимую, я испытывал!
— И для этого они хотели, чтобы ты, Абдула, был в сознании? — спросила моя госпожа.
— Они хотели, чтобы я был в сознании, потому что через два часа, после того как они сделали свое дело, после того как они прижгли это все окопником и миррой — знаешь, я до сих пор не могу чувствовать эти запахи, даже от рук девушек, — после этого я сам прикладывал чистый песок к тому месту, где когда-то был… «В пустыне, — сказал старик, — мы обычно зарываем их до шеи в песок Хорошо, что у нас здесь есть песок. А то бы мы его потеряли».
После этого и пока меня тошнило, я еще держался, но когда уже нечем стало тошнить, я потерял сознание. Но они заставляли меня ходить взад и вперед, чтобы кровь циркулировала и рана заживала. И все это время с тобой находится корзинка, где лежат отрезанные органы.
— Нур Бану, — прошептала Есмихан, — Нур Бану однажды привела к нам одного евнуха из Китая. Он всегда носил с собой свои органы, засахаренные в меде, в сосуде на цепочке на своей шее. Он верил, что не найдет покоя после смерти, если они не будут похоронены вместе с ним.
Я почувствовал страх. Что, если этот человек с самого края мира был прав? Моя собственная вера пошатнулась после того, что произошло.
Затем я перешел к сцене, случившейся тремя днями позже. Эти три дня я не помнил из-за невыносимой боли.
— Я не буду описывать все ужасы этих трех дней, моя госпожа, но самое ужасное было то, что все эти три дня я не мог облегчиться. Хотя они не давали мне ничего пить в эти три дня, давление в моем мочевом пузыре нарастало.
На третий день они пришли, чтобы снять повязки. Они чего-то ожидали, но этого не произошло.
Старик воскликнул: «Возникла пробка из гноя. Он не может облегчиться. Это верная смерть, и это будет самая жуткая смерть, какую можно только представить. Мне очень жаль, старина. Мы сделали все возможное, но…»
Меня охватил гнев, но боль — боль — самая страшная в моей жизни — затмила этот гнев. И вдруг гной стал вытекать, и я смог облегчиться. На что старик сказал: «Он будет жить. Надо сделать ему катетер, Салах. Он будет жить».
Он не мог сделать мне более жестокого заключения: жизнь, — закончил я свой жуткий рассказ. Меня затрясло, я встал на колени, и меня стошнило на ягоды шелковицы.
Когда мой желудок был уже пуст, Есмихан протянула мне руку, на ладони лежал мой катетер. Она нашла его раньше, гораздо раньше. Но тогда я был так увлечен своим рассказом, что не мог пошевелить ни одним мускулом. Я не взял его тогда, но сейчас я сжимал его в своей руке.
— Когда мы вернемся домой, помоги нам Аллах, я прикажу ювелиру сделать тебе новый, серебряный, — сказала она.
Я рассмеялся. Это было глупо. Так же глупо, как мое обещание купить коралловую сережку для старого Пьеро. Где он сейчас, спит в окружении рыб? Я потерял свой шанс отблагодарить его, как и многое остальное.
Я сжал катетер в руке и отвернулся. Медь была теплой от тепла ее руки.
XLIX
Есмихан больше не могла уснуть.
— Ты ждешь, что я смогу заснуть, после того что ты мне рассказал? — спросила она. — Как я могу спать после этого?
Однако она не отказалась от еды. Она жевала ягоды шелковицы, а другой рукой срывала ветку за веткой, собирая ягоды.
— Я много ем, когда волнуюсь, — извиняющимся голосом пояснила она.
— Госпожа, вы всю свою жизнь провели под наблюдением тех, кто испытал подобные мне мучения. — Вдруг я почувствовал себя уставшим, как никогда в моей жизни. Пережитое за эти шесть месяцев вдруг навалилось на меня.
— Но я никогда не знала об этом, — запротестовала она, — мне никогда не рассказывали подобных вещей.
— Вы, видимо, предполагали, что люди так рождаются.
— Возможно, да. А почему бы и нет?
— Нет, они такими не рождаются.
— Не злись на меня. Ты не можешь злиться на меня за мое невежество.
— Нет. Я не злюсь. Просто устал. Давайте спать.
Она продолжала жевать. Наверное, это было от волнения. Что еще может заставить человека так долго пережевывать ягоды?
— Но я не знаю, как мне успокоиться, — причитала она.
— Сон вам поможет — на некоторое время.
— Все эти годы я думала…
— Это были мысли маленькой рабыни, не знающей жизни.
— Я не думала, что все это так ужасно. Я не знала ни одной девушки, которая бы голодала или дрожала от холода в гареме.
— Может быть, они специально ограждали вас от этого.
— Я думала, что в гареме всем хорошо. Мы были со всеми добры: хотя их отцы иногда били их. Посмотри, даже Сафи…
— Да, давайте рассмотрим для примера Софию Баффо.
— Когда-нибудь она станет матерью султана. Она не сможет вернуться в Италию.
— Конечно, нет.
— И я думала, что так же получается со всеми рабами, и никто не будет жаловаться. Ты так не думаешь?
— Госпожа, в данный момент я жалуюсь на недостаток сна.
— Но я пытаюсь разобраться, чем я могу тебе помочь.
— Я бы восхищался вашими благородными помыслами, если бы они не мешали спать — вам и мне, — так как нам предстоит пройти довольно большое расстояние днем, если мы хотим когда-нибудь добраться до цивилизации.
— Все в нашей жизни — по воле Аллаха.
— Салах-ад-Дин тоже так говорил, и его приятель соглашался с ним.
— Что я, маленькая принцесса, могу сделать против воли Аллаха?
— Да. Все в вашей стране подчиняется воле Аллаха.
— Это грех — даже обсуждать его.
— Поэтому давайте не будем больше разговаривать и потратим это время на сон.
— Иди назад в пещеру, Абдула, и спи. Я же не могу.
Я шагнул раз или два в сторону пещеры, но потом повернулся и посмотрел на нее еще раз. Возможно, это мне померещилось из-за усталости, но я что-то видел. Было ли это животное или разбойник, какая разница? И все же, несмотря на свою усталость, я не мог заснуть, пока Есмихан не вернулась в пещеру, представляя себе бог знает что.