Я кивнул головой в сторону монастыря.
— До свидания, донна Баффо. Мы увидимся на пристани во время прилива в день Святого Себастьяна.
Девушка глубоко вдохнула воздух и затем сделала сильный и злобный выдох. Она остановилась на тропинке, набрала пригоршню голышей и запустила ими в меня. Я вскарабкался на стену в один момент — это было легко для человека, привыкшего к лазанью по парусной оснастке корабля, — и уселся наверху, в недосягаемости от нее.
Я приподнял шляпу и снова повторил слова «до дня Святого Себастьяна». Затем я перепрыгнул через стену, преследуемый ее проклятиями до конца переулка и канала.
II
— Своенравная и упрямая девчонка, — сказал мой дядя Джакопо, недоверчиво качая головой, как только я закончил свой рассказ о моих приключениях этим полднем.
Его голос испугал меня на мгновение, так как он исходил из-под маски, которую дядя примерял перед зеркалом в своей комнате. Выдающиеся брови этой маски, делающие глаза пустыми впадинами, и абсурдный нос, который придавал мрачный присвист его словам, заставили меня на мгновение подумать, что мой дядя разговаривает со мной из могилы.
Дядя Джакопо снял маску, которая была в комплекте с большой конической белой шляпой. Сейчас он предстал передо мной как человек, которого я всегда знал и любил, который вырастил меня, когда мои родители и его жена погибли во время эпидемии. Его темные глаза излучали жизнь. На свои волнистые волосы он возложил капитанскую белую фуражку.
— Почему бы тебе не надеть эту маску сегодня вечером? — спросил он, вручая ее мне.
— Я, дядя?
— О, я маскировался довольно часто, могу тебе сказать. Использовал это, чтобы скрыть молодость и глупость, но больше опрометчивые поступки, как я помню.
— Вы, дядя? — удивленно переспросил я. — Мой благочестивый, набожный дядя? Я никогда не поверю этому!
— Ты не веришь в это, потому что я всегда надевал маску, — ответил он, конспираторски подмигнув. Он положил руку на мое плечо, которое было почти вровень с ним. — Пришло время передать все молодой крови, у которой есть запас жизненных сил, чтобы испытать все сполна. Прими маску как первое из того, что я оставляю тебе.
— Дядя, вы еще можете повторно жениться, и тогда…
— Нет, Джорджо, я больше не женюсь. Я уже не смогу иметь сына. Слишком многих распутниц познал я во множестве портов. Сифилис, которым они меня наградили и, как следствие, лечение моей семьи… — я не заставлю другую благочестивую женщину пройти через то, через что прошла бедная Изабелла в ее попытках родить сына. Это возложено на тебя. Продолжение нашего рода, плата Богу за увеличение и пополнение — все это возложено теперь на твои плечи. Следи, чтобы не упустить эту возможность, как это сделал я.
— Я не сделаю этого, — ответил я, удивляясь необычной и непривычной трезвости суждения моего дяди. — Но давай не будем думать об этом сейчас, не сегодня, не в эту карнавальную ночь.
Мой дядя оставался в хорошем настроении, хотя и отреагировал на это с сарказмом и рисуясь:
— Итак, я завещаю тебе эту величественную старинную маску венецианских гуляк.
— Большое спасибо, мой великодушный дядюшка. Я принимаю ее. — Когда он так выражался, я не мог ему отказать. — Но тогда вы наденете мою маску на этот карнавал.
Дядя Джакопо взял мою простую черную сатиновую маску и стал осматривать ее в таком ракурсе, будто он повернулся посмотреть в окно, а не на тот предмет, что держал в руке. Мы жили на третьем этаже; более знатные представители нашего рода занимали нижние этажи, но позволяли нам останавливаться в этих маленьких комнатушках, когда мы возвращались из наших морских путешествий. Наши месяцы в море, однако, оплачивали их гобелены, персидские ковры, серебряную посуду, их длинные зимние вечера у камина. Наш труд оплачивал стеклянные витражи, роскошь, которая встречалась редко, но к которой мы привыкли даже здесь, на третьем этаже.
Окно было составлено из двадцати или более отдельных небольших частей, их круглые глаза, соединенные вместе, образовывали узор из переливающегося красного, зеленого и прозрачного. Все, что я мог видеть с моего места, были лишь очертания чаек, видимые сквозь прозрачное стекло. Я думаю, мой дядя со своего места мог видеть гораздо больше.
— О, Венеция! — Он вздохнул, мучаясь от плохого предчувствия. — Если бы земной рай, где Адам жил со своей Евой, был бы похож на Венецию, Ева бы оказалась в затруднительном положении, защищаясь от соблазнов города только фиговым листочком.