В "Электре" Хрисофемида, еще не слышавшая известия о мнимой смерти Ореста, находит на могиле отца жертвоприношения, которые, по ее мнению, мог сделать только тайно вернувшийся на родину брат. Электра охлаждает ее восторг: "Ты не понимаешь, где ты находишься и куда тебя уносит мысль" (922). В переводе: "Сама не знаешь ты, в какой земле / Средь призраков душа твоя витает". Но в оригинале нет ни слова ни о призраках, ни о том, что Хрисофемида уносится мыслями в чужую землю, — напротив, Электра сурово напоминает сестре, что их страна находится во власти враждебных им людей. Дальше в этой же сцене Электра излагает свой план мести; хор напоминает о необходимости соблюдать в таких обстоятельствах благоразумие, на что Хрисофемида отвечает: "О жены, если бы ей был присущ здравый рассудок, она, прежде чем говорить, соблюла бы предосторожность, чего она не делает" (992-994). В переводе: "Ах, был бы ум ей спутником, подруги, / Она бы раньше, чем раскрыть уста, / О женском долге вспомнила. Но нет! / Его она бесследно позабыла". Читатель будет прав, если спросит, при чем в этих стихах женский долг. Действительно, ни при чем. Мотив этот выдвигает Хрисофемида несколькими стихами позже, но и здесь говорит вовсе не о долге, а о присущей женщинам от природы слабости, не позволяющей им выступать с оружием в руках против мужчин.
В "Царе Эдипе" Креонт, отводя от себя подозрения в заговоре, ссылается и на то, что легче быть в царстве вторым человеком после царя, чем самим царем. "Сейчас я получаю от тебя все без страха, — говорит он Эдипу, — а если бы я сам царствовал, пришлось бы многое делать против своей воли" (590 ел.). В переводе: "Со мной ты ласков; все могу без страха / Я получить; а если б сам я правил — / Как часто б волю я казнил свою". Как видит читатель, первого высказывания ("Со мной ты ласков") в оригинале вовсе нет, а бесхитростное "против воли" превращается "в казнь своей воли".
В "Антигоне" страж, приведя схваченную у трупа Полиника Антигону, говорит Креонту: "Бери ее, и суди, и допрашивай" (398 сл.). В переводе: "...бери, / Пытай, казни..."; едва ли, однако, страж допускал мысль, что царь будет пытать свою собственную племянницу.
Множество примеров излишнего усиления образа дает "Эдип в Колоне".
Испуганный пребыванием Эдипа в священной роще, но не решаясь изгнать его стражник просит, чтобы чужеземец подождал его возвращения вместе с местными жителями. "Оставайся здесь, где я тебя увидел", — говорит он (77). "Блюди то место, где тебя я встретил", — переводит Зелинский. Но "блюсти" значит "хранить", "усердно охранять", а колонский страж меньше всего заинтересован, чтобы слепой нищий старик "оберегал" священную рощу, в которую смертным и вход-то заказан. Ища затем сострадания у пришедших поселян, Эдип говорит им: "Не велико мое счастье... иначе бы я не брел, пользуясь чужими глазами, я, старый, за малой" (144-148) — т. е. слепому старику приходится прибегать к помощи слабой девушки. У Зелинского: "Я чужими глазами свой путь нахожу: / Столь великий корабль небольшая ладья,, / Надрь ваясь, влечет за собою". Бесхитростную человеческую жалобу в оригинале Зелинскв заменяет пышной метафорой, не находящей опоры в тексте. В другой раз к жалости поселян взывает Антигона: "Я молю тебя тем, что тебе дорого: сыном, женой, имуществом, богом" (250 сл.). В переводе: "...заклинаю я: чадом, женой, святынею, верою", — видимо, Зелинскому показалось, что "имущество" (χρέος) слишком прозаическое понятие в одном ряду с женой и богом, которого он в свою очередь заменил "верой". Однако обе замены напрасны. Первая — потому что греки не были ханжами и понимали, что, не имея за душой ни гроша, трудно содержать семью; вторая — потому что заклинать верой имеет смысл только в том случае, если приверженность этой вере находится под сомнением или подвергается испытанию. Ни в том, ни в другом богобоязненных аттических поселян подозревать не приходится.
Отправляясь по поручению Эдипа совершить жертвоприношение, Исмена наказывает Антигоне беречь отца. "Ведь если кто берет на себя труд заботиться об отце, не следует думать, что это труд", — заключает она (508 ел.). "Дочерняя забота / Хоть тяжела порой, но молчалива", — звучит перевод. Почему "молчалива"? Хор просит Эдипа поведать им о его прошлом: "Послушайся нас; ведь и я сделал то, о чем ты просишь" (520). Перевод: "Святы и мне твои желанья". Почему "святы"? Эдип упрекает Креонта в хитром замысле с целью залучить домой прежнего изгнанника. Если тебе в нужде отказывают в необходимом, а одаряют тогда, "когда душа твоя полна тем, чего желал" (778), сочтешь ли ты это за благодеяние? — спрашивает он Креонта. Перевод: "...Позднее же, уж пресыщенный, брашном / Уставленной трапезу их найдешь..." Снова образ стола, обильно уставленного яствами, введен Зелинским без оснований на то в тексте. В жарком споре с Полиником Эдип обвиняет сына в том, что тот "изгнал собственного отца, лишил его родины и заставил носить рубище" (1356 сл.). В переводе: "Лишил земли, и гражданства, и крова" — по-видимому достаточно сильное в греческом языке ἄπολις ("не имеющий родины") казалось Зелинскому недостаточно выразительным и он решил усилить его втрое. Наконец, в финале ст. 1583 допускает два варианта перевода. При рукописном чтении λελοιπότα: "Знай, что он навеки оставил жизнь". Принимая конъектуру Виламовица λελογχοτά, получаем: "Знай, что он вытянул жребий вечной жизни" (т. е. приобщился к сонму вечно чтимых героев). Зелинский дает некий гибрид: "Иссяк источник... вечной жизни". Но если считать Эдипа смертным, как может его жизнь оказаться вечной? Если же она вечная в указанном выше смысле, то источник ее иссякнуть не может.