И не дожидаясь возражений, молодая хозяйка взяла со стола свечу и вышла в соседнюю комнату. Андрей Александрович только теперь, по ее уходе, вспомнил, что подметил в лице ее одну особенную черту: когда она говорила или хотела сказать что-нибудь забавное либо лукавое или когда ласково подсмеивалась над ним — на несколько смуглых и нежных щеках ее появлялись мгновенно две прехорошенькие розовые, даже почти алые ямочки, придававшие в ту минуту выразительному лицу этой женщины что-то особенное, детски-прекрасное…
«Какая она, в самом деле, милая, добрая…» — подумал Аргунов, заключая этим свое раздумье в потемках; хозяйка воротилась в эту минуту, держа в одной руке свечу, а в другой очень приличные сапоги и чистую пару карпеток.
— Вот вам, неискренний вы человек! — сказала она, поставив на стол свечу и опуская на ковер перед ужасно сконфуженным Аргуновым свою остальную маленькую ношу:- переобуйтесь же, пока я пойду распорядиться.
— Ради бога, не беспокойтесь… я ведь привык… — отговаривался Андрей Александрович. — Послушайте!.. — заключил он торопливо, видя, что она опять пошла к двери.
Молодая женщина на минуту остановилась, обернулась к нему полулицом, улыбнулась, сказала:
— Ничего вы не привыкли и ничего я не хочу слушать!
И ушла, в самом деле не выслушав его.
«Вот вам, неискренний вы человек!» — вспоминал Андрей Александрович по ее уходе, и он невольно задумался над этими нехитрыми словами; они повторились у него в голове несколько раз сряду, и каждый раз, по какой-то необъяснимой прихоти, ему ужасно хотелось припомнить, до мельчайших подробностей, то именно выражение в голосе, с каким они были сказаны. «Как она проста и как это идет к ней! — стал он раздумывать, когда эта попытка окончательно не удалась ему. Да, в самом деле удивительно идет! У другой это сейчас смахнуло бы на пошлую фамильярность, а у ней, разбойницы, нет — вот и поди, разумей ее как знаешь! Толкуют еще некоторые господа — что я: некоторые? Даже и весьма многие толкуют, да все почти, что будто бы образование не только не упрощает женщину, но что, напротив, делает ее чрезвычайно искусственной в ее отношениях к людям, к привязанностям, к мелочам обыденной жизни». Андрей Александрыч с маленькой гримасой переобул левую ногу. «Хватили! Как же! Врут они все, бестии, — вот что, по-моему! — продолжал он, принимаясь с такой же гримасой за правый сапог:- видно, одних только педанток и видали на своем веку… Посмотреть бы им вот па эту… что бы они сказали? Да ничего бы и не сказали, растерялись бы, вот как я давеча… да!» — Аргунов прошелся раза два по комнате, пробуя, ловко ли ему будет в чужих сапогах; оказалось, что очень ловко, даже гораздо ловчее, чем в собственных — грязных, и он опять сел — продолжать свои размышления: «Если она уж так проста со мной, с человеком посторонним, которого в первый раз видит в глаза, то как же, должно быть, она проста была… с мужем, например! Или уж она не может быть проще этого? Интересно!.. Ну как еще проще? Разве только то, что она ему „ты“ говорила? Нет, в самом деле, интересно представить себе, как она с ним, с мужем-то? Положим, подойдет он, поцелует ее… что она тогда? Как она тогда? Просто ли ответит ему, молча, как же?.. Или еще скажет что-нибудь при этом?.. Или, наконец, сделает милое что-нибудь такое, особенное, по-своему? Что же бы такое она сказала или сделала, в ее тоне? А ведь никак не представишь… Что это я: она да она?!» — рассердился вдруг, ни с того ни с сего, на самого себя Андрей Александрович: «поэт я какой-нибудь, что ли?.. Ведь, собственно, ничего особенного нет в ней: женщина как женщина — вот и все… Проста очень?.. Что же такое, что проста? Ну, проста, так проста — и бог с ней!.. на здоровье!.. Да еще, может быть, эта простота-то и не от образования у ней, а так себе, наивность… бывает ведь это у них… А Мицкевич-то?» — Аргунов встал и начал большими шагами морить комнату. «Непременно разговорюсь с ней!» — решил он, усиливая свое (не разб.): «увидим что…»
— Что это вы без меня не сидите смирно! А! Переобулись? Отлично! — говорила вошедшая хозяйка, застав Аргунова шибко расхаживающим по комнате и прервав таким образом его умственный монолог. — Вот ведь, как вас не похвалишь теперь! — право, умница вы! Больше всего меня радует, что вы, кажется, начинаете понемногу осваиваться в моем уголке, а то я все боялась, чтоб вам как-нибудь не было в тягость мое гостеприимство: тогда мне, пожалуй, пришлось бы уступить вас, как гостя, Русановым, что для меня, как для всякой хорошей хозяйки, было бы, согласитесь, не особенно лестно. Долго я была? Соскучились? Что вы тут без меня поделывали?