Бледные щёки Мари вспыхнули ярким румянцем.
- Не вам меня судить, - процедила она. – Вы неплохо устроились: муж воюет, любовник - в Париже. Кто дал вам право меня осуждать?
- Ежели вы так любите Александра, то поезжайте к Шеншину и сознайтесь в том, что это вы убили князя Чартинского, - тихо обронила Софья.
Воинственный пыл Мари тотчас угас:
- А как же последняя воля князя?
- Что вам до его воли? Вы ведь даже не знали его. Я верю в то, что Чартинский любил меня, за то и поплатился. А вы способны принести подобную жертву во имя вашей любви?
- Не трудитесь оскорблять меня, Софья Михайловна, - прищурилась Мари. – Нынче я уезжаю, граф Завадский обещал, что дело Раневского разрешится и без моего участия.
- Ну, так поторопитесь, - парировала Софья. – Не искушайте судьбу, Мария Фёдоровна.
Проводив взглядом соперницу, Софья едва не рухнула в кресло. Она не лгала, когда говорила, что отпустила бы Раневского, коли он того пожелал бы. Нынче отпустила бы, потому как нет большего несчастья и разочарования, как видеть презрение в его глазах, терпеть его холодность в надежде, что всё переменится. Молоденькая горничная подскочила со стула и опрометью бросилась к ней:
- Вам дурно, madame? – обеспокоенно склонилась она над молодой женщиной.
- Нет ничего такого, что не мог бы исправить сон и отдых, - нехотя открыв глаза, отозвалась Софья.
- Я приготовлю вам постель, - торопливо присела в книксене девушка.
- Уж будь добра, - вздохнула Софья.
Пока прислуга разбирала постель, молодая мать наблюдала за своими отпрысками. Андрей вертел в руках какую-то безделушку, чем, очевидно, привлёк внимание Мишеля. Потянувшись за вещицей, Михаил вцепился в неё обеими руками и вырвал из рук у брата. Громким рёвом Андрей оповестил всех о своём недовольстве.
- Дай Бог, чтобы вы только игрушки делили, - вздохнула Софья, поднимаясь с кресла и склоняясь над сыном.
Взяв ребёнка на руки, она огляделась в поисках чего-нибудь, что могло бы утешить малыша. Взгляд её наткнулся на шкатулку из тёмного дерева, стоявшую на столе. При виде скромной вещицы, сердце Софи болезненно сжалось. Сунув в руки Андрея фарфоровую статуэтку с каминной полки, Софья дрожащими руками взяла со стола шкатулку. Маленький изящный замочек был сломан. Откинув крышку, она вытащила пачку писем, перевязанную голубой атласной ленточкой. Содержание этих посланий ей было хорошо известно, ведь когда-то она по нескольку раз перечитывала каждое из них. Опустившись в кресло, Софи вытащила самое верхнее и развернула:
«Писано 23 марта 1812 года.
Несмотря на непогоду, настрой у всех бодрый. Предполагается, что война долго не продлится, и закончится полным поражением Bonaparte и победой русского оружия во славу Отечества и Государя нашего. Я не буду живописать тебе все трудности нашего похода, напишу только, что вера в твою любовь поддерживает меня лучше всякого напутствия отцов-командиров. Люблю тебя, люблю твои глаза, твои нежные руки, коих мне так не хватает здесь. Твой Раневский».
Вновь перечитывая эти строки, она будто бы слышала его мягкий бархатный голос, будто бы нежилась в объятьях сильных рук. Слеза, капнула на бумагу, отчего чернила на ней немного расплылись. Быстро свернув письмо, Софи торопливо засунула его обратно в пачку и захлопнула шкатулку. Отныне – это её прошлое, так пусть оно и останется здесь. Она не возьмёт её с собой, дабы не было искушения вновь искать с ним встречи. К чему? Ничего кроме новой боли это ей не принесёт.
Молоденькая прислуга унесла близнецов на хозяйскую половину, потому как супруга хозяина дома, желая оказать любезность, выразила желание присмотреть за мальчиками, пока madame будет отдыхать. Софья забралась в постель и накрылась одеялом с головой. Не хотелось ничего ни слышать, ни видеть, но от горьких тревожных мыслей деться было некуда. Ей казалось, что едва она доберётся до подушки, как сон унесёт, пускай только на время, все её тревоги и страхи, но того не случилось. Едва она погрузилась в дрёму, как ей снова привиделся Раневский. Ей снилось Вознесенское, сверкающий солнечными бликами пруд, где лёгкий ветерок всколыхнул гладкую поверхность. Стоя по колено в воде, она махала рукой мужу, оставшемся на берегу, в тени вековой липы. Александр улыбался ей той самой мягкой улыбкой, которую она так любила целовать. И стало так хорошо и покойно на душе, будто, наконец, она нашла то место, где и должна находиться.