- Пусть, - тихо отозвалась Софья. – Мне ничего не нужно. Я не собираюсь более вступать в брак, зато он сможет соединить свою жизнь с той, что придётся ему по душе.
- Софи, - присаживаясь на кушетку подле кузины, вновь заговорил Завадский. – Это нынче тебе ничего не нужно. Ты обречёшь себя на одиночество, в свете от тебя отвернутся. Может не все, - заметил он, намекая на себя и своих близких, - но очень многие. Перед тобой закроются двери салонов и гостиных.
- Пусть, - упрямо повторила Софья. – Я не желаю возвращаться в свет. Я поселюсь в Нежино, а более мне ничего не нужно.
- Подумай о детях, - сделал ещё одну попытку вразумить сестру Андрей. – Когда-нибудь они вырастут. Как их примут в свете? Как детей полковника Раневского или как ублюдков князя Чартинского?
Софья побледнела:
- Что же ты мне предлагаешь? Он ведь и сам не собирается признавать их. Так какая разница?
- Пока вы состоите с ним в браке, Александр вынужден будет признать всех твоих детей, - выразительно посмотрел он на её ещё плоский живот. – Всех, Софи.
- André, - Софья удивлённо всматривалась в лицо кузена, - я никак не пойму, на чьей ты стороне?
- Что ежели бы мне просто хочется, чтобы ты, и Александр были вместе, - взял её за руку Андрей.
- Это невозможно. Столько всего между нами, - покачала головой Софья. – Думаю, он и сам пожелает оставить меня.
- Нет, - убеждённо ответил Завадский. – Он не посмеет.
Софья промолчала в ответ. Хотелось бы ей иметь такую же уверенность, как у Андрея, но пока всё складывалось для неё не самым лучшим образом.
Спустя два дня, стараниями madame Морель удалось найти прислугу с довольно приличными рекомендациями. Андрей выплатил двум женщинам, нанятым в качестве камеристки и няньки, жалование за полгода вперёд, и Софи стала готовиться к отъезду. Она торопилась покинуть Париж до того времени, как Раневского выпустят из-под ареста, не желая более с ним встречаться.
Становилось всё теплее, но дороги, размытые весенними дождями были не в самом хорошем состоянии. Сашко торопился в Петербург и, не желая его задерживать, Софи отпустила молодого человека, благо она была не одна. Подержанный дормез, приобретённый в Париже, был вполне комфортным, лошади сытыми и холёнными, и пусть путешествие с двумя маленькими детьми стало для Софьи не простым испытанием, оно было куда легче, чем то, что ей пришлось пережить, добираясь в Париж в компании Адама Чартинского и Джозефа Зелинского.
Двигаясь неспешно, в день удавалось проезжать до ста вёрст, останавливаясь на ночлег в постоялых дворах и гостиницах. Спустя три седмицы, они, наконец, пересекли границу Российской империи. Софья не смогла сдержать слёз при виде пограничной заставы. «Ещё совсем немного и мы будем дома», - подбадривала она сама себя. Чем ближе была Москва, тем сильнее был соблазн заехать в Рощино, но Софи вместо того, чтобы поехать на юг, велела вознице поворачивать на север, к Ростову.
Она и сама, пожалуй, не смогла бы себе объяснить, отчего ей захотелось заехать в Воздвиженское. Вероятно, Лиди вряд ли обрадуется её визиту, но свидеться с кузиной, было всё равно, что вернуться в прежнюю жизнь. В ту жизнь, в которой ещё не было Адама и Мари, в ту жизнь, которую она так хотела изменить, и вот ныне жалела, что ей это совершенно неподвластно.
Когда до Воздвиженского осталось чуть менее пяти вёрст, по пути показались стены обители, где она некогда пыталась найти утешение, получив извести о смерти Раневского, Софья велела остановиться. Без малого четыре года минуло с тех пор. Спустившись с подножки экипажа, Софья подошла к воротам и постучала в калитку. Смотровое окно приоткрылось и взгляду Софи предстало строгое лицо довольно молодой женщины.
- Что вы хотели, сударыня? – не выказав и тени удивления, поинтересовалась монахиня.
- Могу я увидеться с матушкой Павлой? – обратилась к ней Софи.
Монахиня отворила калитку, пропуская внутрь обители, и проводила в помещение, где игуменья обыкновенно принимала посетителей.