- Я почти ничего не знаю о вас, о вашей семье. Пять лет прошло, а у нас никогда не было времени даже поговорить о том, - грустно улыбнулась Софья.
- Вы видели моего дядю? – поднялся с дивана Раневский.
- Имела удовольствие, - буркнула Софья, вспоминая первую и единственную встречу с Владимиром Александровичем.
- Тогда имеете представление о том, как должен был выглядеть мой отец, будь он жив, - улыбнулся Александр. – Они - близнецы. Я был настоящим ослом, - усмехнулся Раневский, - коли только сейчас додумался до того.
Глава 50
От слов Александра на сердце потеплело. Ночами, когда круговерть дневных забот отступала, Софья мысленно часто возвращалась к разговору с Лидией. Думая о том, она не могла не признать правоты её слов относительно будущего Мишеля и Андрея. Чем взрослее становились бы мальчики, тем яснее бы понимали, что в их жизни что-то не так, как должно быть. И только она одна была бы в ответе за то, что никогда бы их не приняли как равных, клеймо бастарда пристало бы на всю жизнь, закрыв для них многие пути и возможности. Потому признание Раневского в собственном отцовстве, снимало с души тяжкий груз ответственности за их будущее.
Слова признательности и благодарности так и не были произнесены. Обида сковала уста. Ничто не могло изменить того, что всякий раз стоило ей подумать о супруге, и память вновь вытаскивала на свет божий воспоминания о том, как и с кем увидела его в первый раз в Париже. Слова вертелись на кончике языка, но Софья промолчала. Стоило ей только упомянуть имя madame Домбровской и взаимным упрёкам вновь не будет конца. Она помнила о том, как спешила к нему, как хотела сказать о том, что ждала, надеялась, но холодный приём мгновенно отрезвил её, а его обвинения, брошенные ей в лицо, тотчас заставили защищаться и в свою очередь осыпать его градом упрёков.
Софья отвернулась, собираясь с мыслями. Поправила цветы в вазе на столе, спиной ощущая его напряжённый взгляд в ожидании её ответа.
- Ну, что же, по крайней мере, один пункт обвинений с меня снят, - обернулась она к нему, не сдержав сарказма.
Раневский нахмурился.
- Желаете вновь припомнить все мои грехи? – осведомился он, поднимаясь с кресла и направляясь к ней.
- Что вы, - усмехнулась Софья. – Как я могу, есть ли у меня право попрекать вас?
- Софи, - вздохнул Раневский, - мы с вами ходим по кругу. Да, я виноват перед вами, в своё оправдание могу лишь сказать, что никогда не испытывал к Мари и сотой доли того, что связывало нас с вами.
- Тогда зачем, Alexandre?! – не сдержалась Софья. – Два года! Бог мой, подумать только два года! Зачем?
- Я не знаю. Может быть, то был страх взять на себя вину…
- Я слышала о том, - перебила его Софья, опуская взгляд в пол. – Вашей вины в том нет. Каждый сам для себя решает жить ему или… вы должны были отослать её!
- Что же тогда должны были сделать вы, madame? – оборвал он Софью. – Смею напомнить вам, что в Париже вы были не узницей в темнице, а вполне благополучно проживали под именем, что вам не принадлежало. Или, может, я ошибаюсь, и вы приняли католичество?
- Ежели бы меня всё-таки вынудили к тому обстоятельства, ежели больше не осталось надежды, - медленно заговорила Софья, - думаю, я бы сделала всё, что потребовалось, только бы сохранить жизнь Мишелю и Андрею.
- Чартинский знал о том, что близнецы не его дети? – тихо поинтересовался Александр.
Софья кивнула. Александр со свистом втянул воздух, сквозь стиснутые зубы.
- Тогда, в часовне, - запинаясь, продолжила она, - я лгала вам. Вынуждена была лгать. Я боялась, что Адам убьёт вас. Во всяком случае его намерение было таковым, и он сам мне сказал о том.
- Не будем более о том, - хмуро бросил Раневский. – Я не желаю более вспоминать о князе Чартинском.
Софья умолкла. Повисшая в комнате тишина давила на обоих. Откашлявшись, Софья продолжила тоном светской любезности: