- Прошу меня извинить, - скороговоркой произнесла она, устремившись в сторону двери.
- Софи, - поднялся вслед за ней Раневский, заступив ей дорогу и поймав за руку. – Полагаю, нам стоит откровенно говорить друг с другом сегодня и сейчас, чтобы в будущем никогда более не возвращаться к тому.
- Что ж, - опустила она глаза, - откровенность за откровенность. Видеть вас мне и радостно, и мучительно одновременно. Мысли о том, что эта женщина была подле вас всё то время, что мы провели в разлуке, мне невыносима. Глядя на вас я не могу не думать о том, что вы целовали, обнимали её, при том, при всём у вас был выбор, тогда, как у меня его не было. Наверное, мне надобно было наложить на себя руки, дабы избежать бесчестия, ведь моего согласия Адам не спрашивал.
Раневский выпустил руку жены. Каждое её слово камнем ложилось на сердце. Достав из кармана сюртука платок, Александр вытер слёзы с её лица.
- Не надобно слёз, ma chérie. Более ничто не может нам помешать, - приподнял он двумя пальцами подбородок Софьи.
Он говорил едва слышно, а Софи не могла отвести взгляда от его губ, что были всё ближе и ближе к её лицу. Вскинув руки мужу на шею, она поднялась на носочки, тонкие пальцы запутались в шелковистых кудрях на его затылке, и коснулась его губ, робко, вопрошая.
Горячо, жарко, сладко, так как должно быть, так, как помнила. Ноги подгибались, и Софья приникла к нему ещё ближе, цепляясь за широкие плечи.
- Сашенька, Са-а-а-ша, - шептала, чувствуя, как губы его скользят по шее, касаются тонких ключиц. – Как же мы будем, Сашенька?
- Не думай о том, - отозвался Раневский. – Пусть говорят, что хотят. Мне всё равно, - сорвался его голос на хриплый шёпот.
Софья прикрыла веки. Пред мысленным взором тотчас всплыл образ, который навсегда врезался в память: руки Мари на плечах Александра, её губы, касаются его губ, сильные руки мужа обнимают тонкую талию madame Домбровской. Воображение разыгралось, рисуя ей бесстыдные объятья любовников на скомканных простынях. Вывернувшись из его объятий, Софья отступила к двери, качая головой.
- Софи? – потянулся вслед за ней Александр, не желая отпускать её, но она отступила ещё на шаг, увеличивая расстояние между ними.
- Pardonnez-moi (Простите меня). Мне надобно время.
Выскользнув за двери, Софья, не оглядываясь, поспешила вверх по лестнице.
Спальня, которую она велела подготовить для Александра, была смежной с её собственной. Часы внизу в гостиной пробили полночь. Весь дом погрузился в тишину, и только за стеной скрипели старые деревянные половицы под неровной поступью Раневского. Софья, прислушиваясь к его шагам, ужом вертелась в постели. Лицо её пылало, тонкая ночная рубашка неприятно липла к телу. Сдёрнув с головы ночной чепец, она со злостью швырнула его через всю комнату. Сама оттолкнула его, собственными руками, а ведь всё могло бы быть иначе, могла бы быть с ним, а не маяться бессонницей, прислушиваясь к каждому шороху.
Докурив трубку, Александр вытряхнул пепел из окна. Он никак не мог взять в толк, что за игру затеяла Софья. Явившись к ужину во всём блеске своей красоты, она не обмолвившись ни словом, тем не менее, явно заявила о своих намерениях, а после, когда сама же спровоцировала его, тотчас оттолкнула.
И как можно было усомниться в искренности её слов? И тихое: «Сашенька, С-а-а-ша», - сводило с ума, глаза, блестевшие от непролитых слёз, казалось, смотрят в самую душу. «Неужто сыграть так возможно?» - в который раз вопрошал он сам себя. Да и для чего все эти игры? Или ждала, что в ноги упадет, умолять будет? Отчего так жестока с ним? Отчего то манит, то отталкивает? Чего ещё ждёт от него? Какие невозможные поступки он должен совершить, чтобы быть прощённым.
Ведь он был уверен, что и она желает того же, что и он сам. Поверил, открылся, но его просто дразнили, как мальчишку. Раневский скинул сюртук и жилет, развязал галстук. Он попытался сам стянуть сапоги, но того ему не удалось, а Тимошка, как назло, запропастился куда-то. Звать денщика Александр не решился, опасаясь потревожить спящих обитателей усадьбы. Сдавлено чертыхнувшись, Раневский предпринял другую попытку.