Граф вздохнул, собираясь с мыслями:
- Елена умерла, давая жизнь ребёнку. У Софьи есть брат, которого моя дочь пожелала назвать Михаилом в честь покойного супруга. Признаться, честно, я думал, что уехать в Нежино было желанием самой Елены после смерти Мишеля. У меня и в мыслях не было, что это вы приложили руку к тому.
Анна Михайловна побледнела:
- Этот мальчик не может быть ребёнком Михаила! – повысила она голос.
- Воля ваша, сударыня, - тщательно скрывая гнев, спокойно произнёс Завадский. – Вы знаете закон, как бы то ни было, мой внук – Берсенёв. Елена желала бы, чтобы брат и сестра воспитывались вместе.
- Вы не понимаете, о чём просите? – вскинулась Анна Михайловна. – Мой сын желал, чтобы Софья…
- Чтобы Елена не имела возможности воспитывать девочку, - перебил её Пётр Гаврилович. – Позволив мне забрать внучку, вы не нарушите воли покойного, ведь моей дочери более нет в живых.
Madame Берсенёва хотела возразить, но зашлась в натужном кашле, что сотрясал всё её хрупкое тело.
- Вы больны, - тихо заметил граф. – Болезнь сия неизлечима, вам это известно не хуже, чем мне. Что станет с Софьей, когда вас не станет?
Махнув рукой, призывая его к молчанию, Анна Михайловна, приложила к губам платок. «Прав старый интриган, - глядя на графа думала она. – Знает где её самое уязвимое место». Сухотная (в конце 18 века так называли туберкулёз) мучила её, и в последние два месяца совсем ей житья не стало от этой болезни, что день за днём иссушала её тело. Ведь чувствовала, что дни её сочтены. Она и сама не раз думала о том, что станется с Софьей, коли Господь надумает призвать её к себе. Состояние Берсенёвых велико и всегда сыщется тот, кто попытается воспользоваться малолетством сирот и наложить на него руку. Не от того ли так долго держала в руках последнее письмо снохи, не решаясь бросить его в жадное пламя, пылающее в камине? Ах, как жаль, что не прочла, что не смогла перебороть в себе неприязнь к своей bru (невестка, сноха). И хотя в словах своих она только что отказалась признать принадлежность сына Елены к роду Берсенёвых, но сделала это лишь из чувства противоречия, в душе зная, что так оно и есть, что малыш – внук её, сын Мишеля. «Господи, неужто услышал ты молитвы мои? – перекрестилась Анна Михайловна. - Ведь как ждали мальчика, наследника. Стало быть, не угас род Берсенёвых со смертью Мишеля». После Софьи Елена родила ещё двух младенчиков, но они были женского полу и столь слабыми, что не прожили и седмицы.
Отняв от губ платок, Анна Михайловна, судорожно вздохнула:
- Вы тоже не молоды, Пётр Гаврилович. Зачем вам эти хлопоты?
- У меня сын есть, - тихо заметил граф. – После моей смерти опека над детьми Елены перейдёт к нему.
Анна Михайловна прикрыла веки, чтобы скрыть боль, что на миг мелькнула в выцветших голубых глазах. «Прав, прав во всём». Ничего ей не осталось. Даже доктор-немец перестал уж правду от неё скрывать.
- Будь по-вашему, - сдалась она. – Вы правы: фамилия Завадских будет Софье лучшей защитой. Когда вы желаете забрать девочку?
- Если можно, я хотел бы завтра увезти Сонечку. Мне в столице более делать нечего, а путь до Завадного не близкий. Хорошо бы за день добраться.
- Я распоряжусь, чтобы всё подготовили, - вздохнула Анна Михайловна.
- Благодарю за чай, - поднялся Пётр Гаврилович. – Позвольте откланяться нынче, завтра поутру я заеду за внучкой.
Вечером девушка, присматривающая за Сонечкой, привела её в покои Анны Михайловны.
- Подойди дитя, - ласково улыбнулась madame Берсенёва.
Подойдя к бабушке, Софья присела на низкую банкетку подле её кресла.
- Софи, завтра твой дедушка увезёт тебя в Завадное. Отныне тебе предстоит жить там.
Софья распахнула свои серо-голубые глаза, недоверчиво глядя на пожилую женщину. Она бывала в Завадном пару раз вместе с матерью, но тогда она была очень мала и почти ничего не запомнила из тех визитов. Знала только, что там живёт её обожаемый oncle (дядюшка) Дмитрий Петрович, частенько бывавший у них до тех пор, пока маменька не уехала, что у неё есть двоюродные брат и сестра, которых она и вовсе не помнила.
- А маменька тоже живет в Завадном? – поинтересовалась девочка.
Анна Михайловна тяжело вздохнула. Не было сил сказать внучке о том, что её матери более нет в живых. «Бог мой, как же я была слепа в своем желании во чтобы то ни стало исполнить последнюю волю сына, - прикрыла глаза пожилая женщина. - Кто же знал, что дочь никогда более не увидит своей матери? Кто же знал, что в детской памяти до сих пор бережно хранится образ той?»