Отстранившись от неё, Катерина поднялась на ноги и шагнула к двери. Обернувшись на пороге, она смерила Софью ненавидящим взглядом:
- Вам никогда не вымолить моего прощения. Никогда. Сколько буду жить, столько помнить буду, что горе пришло в этот дом вместе с вами.
- Вы несправедливы, Кити, - прошептала в ответ Софья, но ответом ей был звук захлопнувшейся двери.
Повернувшись к образам, Софья осенила себя крестным знамением, но привычные слова молитвы замерли на устах.
- Почему ты так со мной? Что я свершила плохого, чтобы меня так наказывать, Господи? – глядя на образ Спасителя, глотала она слёзы, что текли по щекам. – Не верю, что в этом промысел твой, - прошептала она.
Поднявшись с колен, она покинула молельню. «Ничего не осталось, ни любви, ни веры, ни надежды, - вздохнула она. – Нужна ли жизнь такая, коли всё в ней потеряло смысл?» Войдя в свою спальню, Софи взяла со стола пузырёк с горькой настойкой, которую накануне оставил приезжавший в имение врач, наказав принимать по двенадцать капель для успокоения нервов. Подняв склянку, Софья разглядывала содержимое флакона в свете единственной свечи. «Сколько нужно принять, чтобы уснуть навсегда? – подумалось ей. – Вероятно всё!» Вытащив пробку из флакона, она поднесла его к губам.
- Софья Михайловна, - показалась на пороге Алёна. – Барыня! Да вы что?! Отдайте, - кинулась она к хозяйке.
Выбив из рук Софи склянку, Алёна, тяжело дыша, замерла на пороге.
- Да как же можно так, вам всего-то осьмнадцать годков, вся жизнь, почитай, впереди.
Сжав ладонями виски, Софья упала на постель:
- Не хочу я такой жизни, не хочу. Как мне жить дальше? Как? – вопрошала она у растерявшейся камеристки. – Я одна, совсем одна, Алёна.
- Да как же так. Братец у вас есть, Андрей Дмитриевич, родные ваши, разве ж можно говорить так?
- Уйди, Алёна! Без тебя тошно, - сердито отозвалась Софья.
Отпустив Алёну, Софья легла в постель, не раздеваясь. Накануне она, одурманенная лауданумом, проспала почти сутки и теперь лежала без сна, уставясь на тёмный балдахин над головой. Разные мысли одолевали её, только она никак не могла поверить, что в деревянном ящике лежит тело того, кто был её супругом по всем законам людским и божьим, но так и не стал им по-настоящему. Под утро она задремала, и ей привиделся зелёный заливной луг, что был за берёзовой рощей по пути в соседнее Марьяшино. Она шла через луг, и высокая, почти в пояс трава чуть касалась её открытых ладоней. И так легко и благостно стало ей, такая радость вдруг вошла в душу, что захотелось упасть в эту высокую траву, раскинуть руки и лежать, глядя в высокое синее небо, подставив лицо тёплым солнечным лучам. Подняв глаза, Софи замерла: навстречу ей шёл Александр. Остановившись в нескольких шагах, Раневский протянул ей руку:
- Здравствуй, Софи.
- Почему вы обманули меня, Александр? – шагнула к нему Софья.
- Я не лгал вам, ma chèrie, - улыбнулся ей Раневский, - Я вернусь.
Тихо вскрикнув, Софья села на постели: «Сон, всё сон и только», - вздохнула она – А правда такова, что нет его более, и не вернётся».
Наутро в маленькой церквушке Рощино было весьма многолюдно: многие пришли проститься с Раневским. Софья, стоя у изголовья заколоченного гроба, обратив свой взгляд к царским вратам, не обращала внимания ни на что вокруг. «Господи! За что ты так со мной? Всё чего я хотела – быть любимой. Неужто это столь великий грех, что расплата за него столь велика? Ведь знала, что Раневский никогда не ответит на чувство моё, знала, но продолжала надеяться, что однажды случится чудо». Горестно вздохнув, Софи отвела взор от образов и обвела взглядом лица собравшихся. Кити, повернувшись к даме, чьё лицо было скрыто густой чёрной вуалью, что-то тихо говорила той, склонившись в её сторону. На какое-то краткое мгновение дама, приподняла вуаль, утирая слёзы, что струились по бледному лицу, и Софья с удивлением узнала в ней ту самую девушку из Екатерининского парка, с которой Александр не пожелал её знакомить. Столь явная демонстрация близкого знакомства со стороны Катерины, свидетельствовала о том, что девушки часто виделись, и, возможно, прекрасная незнакомка живёт где-то неподалёку, а столь неподдельное горе говорило лишь о том, что эту девушку с семьей Раневских связывали не просто добрососедские отношения. Болезненный укол ревности отозвался болью в сердце. Софья вопреки всем правилам хорошего тона не могла отвести взгляда от хрупкой фигурки в чёрном платье.