КОНСТАНТИН СИМОНОВ
СОФЬЯ ЛЕОНИДОВНА
ПОВЕСТЬ
1
Днем 18 октября 1941 года в одну из квартир дома номер восемь по Воскресенской улице, потом улице Карла Либкнехта, а теперь опять Воскресенской, одной из тихих окраинных улиц Смоленска, кто-то тихо и несмело постучал, сначала один раз, потом, после перерыва, другой. Софья Леонидовна Высотская, врач городской больницы, теперь превращенной в немецкий госпиталь, только что вернувшаяся после суточного дежурства и обедавшая принесенной из больницы подгорелой пшенной кашей, недоумевая, кто бы мог стучать в квартиру в такое время, подошла к двери.
— Кто там? — спросила она.
— Софья Леонидовна Высотская здесь живет? — спросил робкий женский голос.
— Здесь,— сказала Софья Леонидовна и открыла дверь.
Перед нею стояла незнакомая ей, бледная, должно быть, сильно утомленная девушка, на вид лет двадцати, в полугородской-полукрестьянской одежде, с платком на темных волосах, в драповом стареньком демисезонном пальто и забрызганных грязью сапогах. В руках у девушки были кошелка и бидон. Лицо ее сразу Софья Леонидовна как следует не разглядела, только показалось, что оно усталое и как будто миловидное.
— Это вы? — спросила девушка.
— Я, — сказала Софья Леонидовна и внимательно поглядела на нее.
— Здравствуйте, тетя Соня, я Нина,— сказала девушка и, услышав, как в передней скрипнула одна из дверей, секунду помешкав, неуверенно обняла и поцеловала в щеку Софью Леонидовну.
— Здравствуй, — тоже с секундной паузой сказала Софья Леонидовна, — Откуда ты явилась? — Быстро поцеловала в свою очередь девушку в щеку и потянула ее за руку к себе. — Идем в комнату, что же мы тут стоим...
Они вошли в переднюю. Девушка кинула быстрый взгляд на еще раз скрипнувшую и приоткрывшуюся дверь; оттуда вышел большой худой рыжий кот, облизнулся и медленно, важно, ни на кого не глядя, прошел за угол по коридору, в конце которого виднелась кухня. Потом в приоткрывшуюся дверь выглянуло сразу два любопытных детских лица — одно ниже, другое выше, — веснушчатое мальчика и тощенькое, большеглазое девочки.
— Идем, идем,— решительно сказала Софья Леонидовна, взглянув на детей.— Что же мы тут стоим? — И, обняв девушку рукою за плечи, провела ее к себе и закрыла дверь.
Оглянувшись на закрывшуюся дверь, девушка села на стоявший у самых дверей поцарапанный, старый, гнутый венский стул и вздохнула так, что сразу почувствовались и вся ее бесконечная усталость и весь только что пережитый страх.
— Ставь пожитки да раздевайся, что же ты! — громко сказала Софья Леонидовна, тоже взглянув на дверь. И, когда девушка поставила на пол свой бидон и кошелку, стащила с волос платок и сняла пальто, сама взяла у нее пальто и повесила на прибитую к двери вешалку. — Пойдем в ту комнату,— сказала Софья Леонидовна.
Та комната, в которую они прошли, собственно, не была даже комнатой, а была второй половиной той же самой одной, не особенно большой, светлой, в два окна комнаты, отгороженной тонкой, оклеенной обоями перегородкой, с тонкой и плохо прикрывавшейся и тоже оклеенной обоями дверью. Во второй комнате стояла высокая и узкая постель с кружевным покрывалом и несколькими подушками, два креслица и маленький туалетик.
— Садись,— тихо сказала Софья Леонидовна, прикрывая оклеенную обоями дверь и даже немножко нажимая на плечо девушки, чтобы она села.
Девушка села в кресло, а Софья Леонидовна, прежде чем тоже сесть, придвинула штофное креслице поближе к ней, так что они обе оказались сидевшими совсем близко друг от друга, коленки в коленки.
— Отдышитесь пять минут, потом поговорим,— сказала Софья Леонидовна,
— Сейчас я успокоюсь,— сказала девушка.
— Вот именно,— спокойно сказала Софья Леонидовна и тихо и успокоительно погладила ее по лежавшей на коленке и чуть заметно дрожавшей руке.
«Значит, вот она какая, моя племянница»,— подумала она, молча и внимательно разглядывая лицо девушки. И, вспомнив свою настоящую племянницу, которую видела последний раз три года назад в Витебске, подумала, что хорошо, что та не была сама у нее в Смоленске давно, с детского возраста, с одиннадцати лет, а то уж больно не похожа! Не будь такого большого перерыва, досужий глаз старого, еще с тех времен, соседа Ивана Ильича Прилипко, который видел племянницу тогда, десять лет назад, девочкой, чего доброго, мог заметить несходство. Хорошо еще, что хоть обе темненькие...
У девушки были каштановые, кажется, вьющиеся, но сейчас свалявшиеся под платком волосы, неумело, неровно и некрасиво подстриженные сзади до половины шеи и заколотые за ушами двумя пластмассовыми заколками; тонкие, строго сдвинутые брови, карие, большие, с желтой искоркой глаза, маленький мальчишеский курносый нос и губы с чуть-чуть сердито и упрямо загнутыми вверх уголками. Если смотреть на нее спереди, по лицу ее можно почти принять за мальчишку, но вся маленькая, стройная, точеная фигурка ее была чисто женская — с круглой красивой шеей, округлыми плечами, высокой маленькой грудью и тонкой талией, тонина которой угадывалась даже под надетой на нее неуклюжей, старушечьей, на пуговицах, серой старой шерстяной жакеткой.