Маша знала, что эта женщина ждала прихода кого-то, кто должен был явиться к ней под видом ее племянницы, но сейчас Маша почувствовала, что она не только ждала, но, кажется, много думала об этом приходе и тщательно подготовилась к нему.
— Вот еще что,— сказала Софья Леонидовна,— я тут соседке нарочно сказала недавно, что после начала войны написала тебе с матерью в Витебск, что, может быть, приехали бы ко мне, соберемся в черный год под одной крышей, так что имей в виду, что вы получили это письмо. Так будет лучше, удобнее тебе будет объяснить, почему явилась.
И Маша снова с уважением посмотрела на Софью Леонидовну.
— Теперь давай договоримся, как с матерью,— сказала Софья Леонидовна,
— Мать погибла во время бомбежки и пожаров в Витебске,— сказала Маша.
— Так, договорились,— сказала Софья Леонидовна и, помолчав, напряженным голосом, — видно, спокойствие этого вопроса далось ей с трудом, — спросила: — А как на самом деле, не знаешь?
— Знаю,— тихо сказала Маша,— и на самом деле так.
Софья Леонидовна помолчала и, преодолевая свои чувства, которые ей, должно быть, не хотелось сейчас выражать, сердито пристукнула кулаком по ручке кресла.
— Почему-то так я и думала, что сестры нет на свете, — сказала она после молчания, — А Нина? — с еще большим напряжением спросила Софья Леонидовна.
— Жива,— сказала Маша. — Я не видела, не знаю, но мне сказали, что жива, кажется, где-то в больнице после всего пережитого.
— Ну да,— понимающе сказала Софья Леонидовна,— легко ли! Она жиденькая, некрепкая.— Она сказала это одновременно и с любовью и в то же время с оттенком природного пренебрежения к людской слабости.
С минуту помолчав и за это время, кажется, вполне справившись с собою, она стала рассказывать о второй соседке. Зовут ее Ольга Сергеевна, или просто Оля. Это хотя человек и куда лучше Прилипко, даже просто несчастный человек, но опаснее его, потому что все время откровенничает, жалуется, кается, что работает у немцев, заводит жалкие разговоры, и хотя все это без дурного умысла, но опасно, потому что она глупа, слезлива и болтлива. Сегодня наплакав лужу на столе у тебя, завтра пойдет к другой и расскажет, что она тебе плакалась, а ты ее жалела. Лучше с нею вообще поменьше разговаривать. Муж был коммунист, хороший человек, директор школы, ушел политруком на фронт, где теперь, неизвестно. Она была когда-то машинистка, комсомолка, потом родила троих детей — двух старших ты в передней видела,— жила при них и при муже, из комсомола механически выбыла, когда пришли немцы, стала голодать, и Прилипко по-соседски устроил ее машинисткой в управу.
— Ну и работала бы, что делать, детей-то кормить надо,— сказала Софья Леонидовна,— а то все сопли распускает. «Как же я, бывшая комсомолка, как же муж, политрук, что он подумает про меня, когда вернется...» Противно просто! А что он подумает, если вернется? Если не дурак, то подумает, что троих малых детей кормить ей надо было или ему отступать не надо было, одно из двух!
Машу с ее взглядами на жизнь покоробили эти, совершенно неожиданные для нее слова, тем более в устах женщины, которая работала в подполье и сейчас, принимая ее в племянницы, рисковала своей жизнью. Маше показалось, что то, что делала ее хозяйка, никак не соответствовало тем странным словам, которые она только что сказала о своей соседке, но вслух и тут же возражать ей Маша не решилась, отложив это на потом. В то же время она почувствовала, что резко не понравившиеся ей слова Софьи Леонидовны, однако, не вызвали у нее чувства недоверия, даже напротив, ее резкие слова вызывали какое-то особое доверие к ней. Человек, так говоривший, не может быть двоедушным. «Просто она ошибается,— самоуверенно подумала Маша.— Подходит к себе с одной меркой, а к другим людям — с другой. А так нельзя, неправильно, я ей это лотом объясню».
— Да, еще Шурик,— вдруг сказала Софья Леонидовна.— Этот иногда только приходит. Он племянник Прилипки. Ну, это настоящий фашист.
— Как фашист? — спросила Маша, у которой до сих пор слово «фашист» сочеталось только с немцами,
— Самый обыкновенный фашист,— уверенно и спокойно сказала Софья Леонидовна.
— Он с немцами пришел? — начиная соображать, откуда мог появиться самый настоящий фашист, спросила Маша.
— Почему с немцами? — сказала Софья Леонидовна.— Не с ними пришел, а навстречу им вышел с цветочками.
Слова «с цветочками» Софья Леонидовна сказала с такой злостью и ядом, что Маша подумала: наверное, эта старая женщина, если надо, сумеет — и не только сумеет, а захочет быть беспощадной.