Венецианский дипломат Амброджо Контарини в своем «Путешествии» рассказал о том, что в 1476 году был на длительном приеме «у деспины (дочери деспота. — Т. М.) Софьи», которая приняла его очень радушно. Контарини подчеркнул, что деспина обращалась к нему «с такими добрыми и учтивыми речами, какие только могли быть сказаны».{469} Известно также, что в 1490 году посол «короля римского» Максимилиана Георг фон Турн («Юрий Делятор» русских источников) преподнес Софье от лица пославшего его правителя «птицу папагал (попугая. — Т. М.) да сукно серо».{470}
Этот подарок заслуживает пояснения. Правители во все времена любили диковины, многие особенно интересовались экзотическими животными. В Древней Руси князья нередко держали зверинцы, где жили невиданные заморские звери. Например, князь Святослав Ольгович подарил Юрию Долгорукому пардуса (гепарда) для охоты. В XV веке попугаи были почти неизвестны не только на Руси, но и в Европе. Гуманист Луиджи Пульчи (тот самый, что создал нелицеприятную характеристику Софьи как жирной уродины) включил в одну из своих новелл сюжет о том, как некий сиенец перепутал попугая, которого он мечтал подарить папе Пию II, с дятлом! Конечно, главная идея флорентийца Пульчи состояла в том, чтобы осмеять жителя Сиены — города, с которым Флоренция издавна враждовала. Однако в данном случае важно другое: Пульчи подчеркивает, что хотя папа и его приближенные поняли ошибку сиенца, «весь город считал, что в клетке сидел попугай (а не дятел. — Т. М.)».{471} Яркий окрас птицы и, вероятно, ее умение воспроизводить какие-то слова должны были изумить Софью, а главное — продемонстрировать почтение (по крайней мере, формальное), с которым к ней относился «король римский» Максимилиан.
Софья не раз отправляла с посольствами ответные дары Максимилиану. Так, в 1490 году с посольством Юрия Траханиота и Василия Кулешина она передала для «римского короля» «сорок соболей да камку (шелковую цветную ткань с узорами. — Т. М.)».{472} В 1492 году она послала Максимилиану через того же Юрия и Михаила Кляпика Еропкина «40 соболей да две камки».{473}
Георг фон Турн — как и Контарини — удостоился аудиенции у «царевны».{474} По всей видимости, она говорила с обоими иноземцами в Набережных теремах, в которых располагались приемные покои — так называемая «средняя повалуша».{475} Эти строения, входившие в ансамбль древнего деревянного кремлевского дворца, были возведены в XIV столетии.
В покои Софьи были вхожи и греки из ее окружения (разумеется, не все, кто прибыл с ней в поисках лучшей доли, а лишь те, кто обладал достаточным авторитетом). Вероятно, в 1475 году Софья говорила и с посланником своего брата Андрея — Петро Росо. У Софьи явно был свой круг общения, не всегда пересекавшийся с кругом общения ее мужа. Конечно, Софья в Москве не была эдакой независимой иностранкой, однако по прочтении источников складывается впечатление о ее некоторой обособленности от князя и вообще от русского мира. Безусловно, существовало заметное отличие ее поведения от традиционного образа действий русских великих княгинь и княжон «татарского периода» русской истории.
Размышляя о причинах этого, вспомним, что в Византии императрица считалась самостоятельной носительницей власти. Это нашло отражение в том, что в империи, как уже говорилось, «бракосочетание следовало за коронованием, а не предшествовало ему. Императрица приобщалась всемогуществу вовсе не потому, что она жена императора…». «Августа имела собственное состояние, которым распоряжалась по своему усмотрению, не советуясь с василевсом и даже не предупреждая его…»{476} Вероятно, Софья реализовывала именно такую модель поведения. Но едва ли она привезла ее с собой в уже готовом виде. Скорее, деспина следовала советам своих греков (того же Юрия Траханиота, который был одно время мажордомом у Фомы Палеолога), имевших более ясную — но, увы, ностальгическую — картину того, какой должна быть правительница сильной державы.
Показателен в этом смысле скандал, разразившийся в великокняжеском дворце в 1484 году, когда Иван III обнаружил, что Софья подарила драгоценности, принадлежавшие его первой супруге Марии Борисовне Тверской, своей племяннице Марии, дочери Андрея Палеолога, а кое-что отдала и самому Андрею.{477} Эта ситуация не только обнаруживает независимый характер Софьи, но и представляет собой пример столкновения двух моделей поведения, конфликт двух культур.